Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ
Шрифт:
Помимо этого, я не переставал повторять в уме слова матушки. Она, разумеется, права – ответы на мои вопросы содержатся в истории Грейс Ричардсон, ее юного сына и пирата Тейта.
Небо заливал красный свет заката, когда я дал сигнал к отдыху в ложбинке у самого хребта. Никто нас пока не преследовал, но я сознавал, что теперь наши противники уже должны были понять, что мы и не собирались являться в Холл, чтобы предстать перед доктором Ливси.
Мы все спешились, Том осторожно снял мальчика с лошади и передал мне. Луи потянулся, ласково и благодарно потрепал лошадь по шее и пошел поговорить с матерью. Все мы принялись ходить по ложбине, чтобы размяться. Я воспользовался возможностью получше рассмотреть двух людей, так недавно возложивших на меня ответственность за их судьбы.
Мальчик был похож на свою мать, но я искал в его лице иные наследственные черты. Этот упрямый нос – не от Тейта ли? Меня прямо-таки передернуло от такой мысли. Тейт жил в моей памяти как воплощение ужаса. Я всем сердцем откликался на слова сквайра Трелони о том, что нам следовало повесить этого разбойника. Если Луи и вправду его сын, то видеть черты Тейта повторенными в лице невинного мальчика мне было больно и неприятно.
Что же до его матери, то в ней я снова и более полно увидел особу поистине высокородную. Даже то, как она ходила по траве этой ложбины, беседуя с сыном, свидетельствовало одновременно об утонченности и о силе характера, свойственных лишь женщинам исключительным.
Странно было видеть, как она ступает по траве: шаг ее был тверд, и все же она выбирала, куда ступить, словно ожидала, что ее нога вот-вот попадет в водяную лужицу. Из-за этого ей приходилось повыше поднимать ноги, будто шагает аист или – в ее случае – какая-то более экзотическая птица, вроде обитающего в пустыне страуса или фламинго, о которых я слышал в южных краях.
А ее лицо то и дело совершенно менялось. Говорят, эта черта характерна для красивых женщин; быть может, такая неуловимость и есть существенная часть красоты. Сердце мое снова забилось от волнения и тревоги. Снова непонятный свет озарил мою душу. Мною до такой степени овладела застенчивость, что, возникни необходимость с ней в тот момент заговорить, моя угрюмость граничила бы с невоспитанностью.
Но этого не случилось. Я напомнил всем о том, что нужно спешить, и велел побыстрее садиться на лошадей. На этот раз я посадил Луи на своего коня и сказал, что будем ехать, пока совсем не стемнеет.
На небо вышли ранние звезды. Ночной ветер еще не проснулся, и роса на полях была не слишком обильной, так что мы не чувствовали холода. Благоухание вечера утишило нервное напряжение, которое мы испытывали в пути.
Мы проезжали через поля на вершинах холмов, спускались в благословенные глубокие долины, огибали по краю нивы, пересекали тучные луга, совершая намеченный путь. Лишь коровы, жующие свою жвачку, глядели на нас, лежа темными тенями в густой траве. Раза два, когда мы проезжали слишком близко, они находили необходимым подвинуться; тогда они неловко поднимались, вставая сначала на колени, и качали огромными головами.
Мы шли легким галопом, и вскоре голова мальчика прижалась затылком к моему животу – он заснул. Я поудобнее взял поводья – так, чтобы он был в большей безопасности и не мог свалиться во сне.
Часа через три мы спускались по круто наклонному полю. Свет никогда полностью не уходит с западной стороны этих высоких холмов до наступления сентябрьских ночей. Было около десяти, а может, одиннадцати часов.
Фермер, очевидно, пас скот на обоих лугах и оставил ворота открытыми. Мы проехали на следующее поле и поднялись по склону. Впереди нас какое-то животное вскочило и умчалось прочь, высоко подпрыгивая от страха: мы спугнули оленя. На некотором расстоянии, справа от себя, я заметил силуэт одинокого строения. Я молча попросил моих спутников подождать на месте, пока я объеду строение по довольно широкому кругу. Никакой фермы вблизи я не обнаружил: это был полевой амбар, в нем хранили сено и принимали новорожденных телят.
Внутри не было ничего, кроме скамьи, кормушки для скота и нескольких куч свежего сена. Пока мы ехали, я уговаривал себя, что такая женщина должна понимать, что нам придется проводить ночи в неблагоустроенных местах. Ведь именно самые лучшие люди наилучшим образом все понимают и принимают, и я рассудил, что – как это бывает со всеми преследуемыми – она, скорее всего, привыкла к неудобствам и трудностям.
Чтобы выказать ей должное уважение, я все-таки решил обсудить с ней наши возможности.
– Мадам, – сказал я, – боюсь, это всего лишь амбар.
– Пожалуйста, пусть это вас не беспокоит, – отвечала она. – Я выросла в сельской местности. В ночах под звездами есть особый покой. Какими бы ни были обстоятельства.
Таким образом она утишила мою тревогу, но не сердце: ее манера вести себя вызывала во мне желание охранить ее от любых опасностей.
Луи так и не проснулся, когда Том снимал его с моей лошади. Его мать вытащила из тюка два пледа и выбрала уголок поудобнее, насколько это было возможно во мраке. В этом уголке Том и уложил мальчика, который лишь чуть шевельнулся во сне.
Но хотя мальчик, как мне представляется, крепко спал, он вдруг резко поднялся, сел совершенно прямо и произнес: «Нам нужно остаться здесь и завтра. До завтрашней ночи». И снова лег.
Мы все слышали, что он сказал, и были поражены силой, с которой прозвучали его слова. Том Тейлор стоял так близко от меня, что даже в темноте я мог разглядеть, как он нахмурился. Я подумал было о том, чтобы расспросить Луи о причинах такого заявления, но понял, что его сразу же охватил глубокий сон. Его мать с тревогой взглянула на меня, и я кивнул – мы останемся здесь и завтра.
Мы развернули пакеты с провизией. Молоко все еще было свежим на вкус, рассеяв мои страхи, что оно могло свернуться за время пути. Как нам удалось упаковать достаточно еды и одежды для четверых путников, в то же время не обременив себя излишне тяжелым весом, я до сих пор не понимаю.
Изредка обмениваясь приглушенными замечаниями, мы с наслаждением утоляли свой голод. Том закурил трубку, прикрывая ее ладонью, чтобы ее мерцание не было замечено с какого-нибудь холма или фермы. Вскоре он тоже заснул, оставив меня впервые наедине с Грейс Ричардсон. Немного погодя она поднялась и вышла из амбара. Скрываясь в темноте за дверью, я мог видеть, как чуть поодаль она ходит по траве взад и вперед, взад и вперед, высоко поднимая ноги. Через некоторое время она вернулась и улеглась рядом с сыном.
6. Ночные всадники
Ночь достигла своей глубины, того времени, когда лесные создания принимаются кричать и выть в чащобах, а звезды рассыпают над нами свой самый серебристый перец.
Может показаться странным, что я говорю это, но наибольшую тревогу вызывала во мне необходимость задать Грейс Ричардсон несколько серьезных прямых вопросов. Возможно – я не мог тогда судить со всей определенностью – так повлиял на меня тот безумный день, но ни одна женщина еще не воздействовала столь сильно на мои чувства, не туманила мысли, не вызывала такой паники в душе.