Джинн в плену Эхнатона

Дело было в Египте, знойным летом, вскоре после полудня. Хусейн Хуссаут, его одиннадцатилетний сын Бакшиш и пес Эфенди копали в пустыне, в двадцати километрах южнее Каира. Работа была самая привычная: искали старинные вещицы, чтобы потом выставить их на продажу в лавке древностей, которую Хусейн держал в Каире. Разрешения на археологические раскопки у Хусейна, как водится, не было… Ничто не шевелилось в пустыне, кроме змеи, навозного жука и крошечного скорпиончика, да еще вдалеке ишак тащил по грунтовой дороге груженную пальмовыми листьями тележку. В остальном же, куда ни кинь взгляд — никого. Тишь и звенящий зной. Случись кому пройти или проехать

мимо, он бы никогда не поверил, что в здешних недрах, под песком и камнями, таятся несметные и покуда не найденные древние сокровища.

Бакшиш обожал помогать отцу откапывать разные штуковины. Но в этой немыслимой жаре долго не проработаешь. И Хусейн, и Бакшиш то и дело отбрасывали лопаты и залезали на пару минут в «лендровер» — попить и отдышаться в прохладе под кондиционером. Потом возвращались на раскоп. Кстати, занятие их было небезопасным, поскольку, в придачу к змеям и скорпионам, в иссушенной солнцем земле таились скрытые пустоты, куда мог невзначай провалиться человек или даже верблюд. Сегодня день выдался удачным: они уже нашли несколько фигурок ушебти — слуг для загробного мира, а также пару черепков от древних сосудов и маленькую золотую сережку. Бакшиш был совершенно счастлив, ведь именно он заметил сережку, а отец сказал, что она очень ценная! Так и блестит, так и переливается на солнце в перепачканных пальцах отца.

— Пойди-ка покушай, сынок, — сказал Хусейн. — Заслужил.

Сам же он стал рыть дальше, надеясь на новые удачи.

— Ладно, папа… — Бакшиш в сопровождении Эфенди, который тоже рассчитывал на что-нибудь вкусненькое, подошел к «лендроверу» и опустил задний борт. Только потянулся за сумкой-холодильником, как машина вдруг тронулась с места. Наверно, ручной тормоз отказал! Бакшиш бросился к кабине, но вскочить внутрь и дернуть ручник не успел: автомобиль буквально выскользнул из-под рук, а земля — из-под ног. Мгновение спустя пустыня могуче дрогнула, словно какой-то гигантский обитатель подземных глубин двинул кулаком в потолок. Земля вспучилась, вздыбилась волнами до самого горизонта. Потеряв равновесие, Бакшиш ударился о машину, ободрал локоть и вскрикнул, но не от боли, а от страха, поскольку землю — без всякого перерыва — сотряс новый, еще более сильный толчок.

Бакшиш с трудом поднялся и попытался удержать равновесие. Оказалось, что это непросто, но возможно. Главное — не смотреть под ноги. Лучше глядеть подальше, например на пирамиду, что высится в четверти мили отсюда. Место знакомое — они с отцом там частенько работают. Бакшиш уставился на пирамиду, и вдруг, словно под его взглядом, скошенная стена подалась и — рухнула на мерцающую поверхность пустыни, подняв огромную волну из песка, пыли и крупных и мелких камней.

Бакшиш побыстрее сел, а то того и гляди опять упадешь. Ему еще не доводилось переживать землетрясения, но он был уверен, что не ошибся. Что ж это еще, если не землетрясение? Земля прямо ходуном ходит! Отец, в отличие от Бакшиша, похоже, ничуть не испугался. Напротив, он радовался и бешено, истерически хохотал, безуспешно пытаясь встать на ноги.

— Наконец-то! Наконец-то! — выкрикивал он, словно уверенный, что землетрясение несет ему удачу.

Удары меж тем становились все сильнее, земля то заходилась в судорогах, то вставала на дыбы, точно желая помешать Хусейну Хуссауту, который все-таки умудрился встать и шел теперь по пустыне, как по палубе во время шторма. Ошеломленному Бакшишу казалось, что отец тронулся умом.

— Десять лет! — кричал Хусейн, перекрикивая рев стихии. — Я ждал этого десять лет!

Радостное возбуждение Хусейна только росло. Он — к ужасу Бакшиша — продолжал хохотать, даже когда тяжеленный «лендровер» от очередного толчка поднялся в воздух метра на три-четыре и, перевернувшись, шмякнулся крышей вниз.

— Папа, перестань! — закричал мальчик, придерживая Эфенди, который поскуливал и дрожал от страха. — Ты свихнулся. Перестань,

ты же погибнешь!

На самом деле, пытаясь идти по колышущейся земле, Хусейн Хуссаут был не в большей опасности, чем его сын и собака, которые за эту землю отчаянно цеплялись. Но мальчику казалось, что отец выказывает полное неуважение к разыгравшейся стихии, и его смех и бесстрашие в конце концов навлекут на него, а заодно и на них с Эфенди, гнев подземных духов. И те покарают их смертью.

И вдруг землетрясение кончилось — так же внезапно, как началось. Подземные толчки стихли, пустыню перестало шатать и корчить, улеглась песчаная пыль, и воцарилась все та же звенящая тишина. Успокоилось всё и все — кроме Хусейна Хуссаута.

— Ну разве не чудо! — восклицал он, по-прежнему хохоча как безумный. Лишь теперь, когда стихия угомонилась, он опустился на колени и молитвенно сложил руки.

Бакшиш перевел взгляд на перевернутый «лендровер» и покачал головой:

— Ничего себе чудо… Похоже, придется идти пешком до дороги и звать там кого-нибудь на помощь.

— Нет, это воистину великое чудо! — уверенно сказал отец и показал Бакшишу плоский камень чуть поменьше компьютерной дискеты. — Я заметил его сразу, как заколыхалась земля. Тысячи лет песок и ветер хранили сокровище фараонов. Но земля сотряслась и — оно явилось миру.

На взгляд Бакшиша, на сокровище камень не тянул. Ну что ценного в испещренном насечками сером квадратике — куске базальта, которым отец потрясал у него перед носом? Но Хусейн был прав: он действительно нашел уникальную вещь.

— На этой каменной пластине — иероглифы, письмена времен Восемнадцатой династии, — пояснил отец. — Если это то, что я думаю, мы на пороге раскрытия великой тайны, тайны, которой уже несколько тысяч лет. И этот день — главный для нас с тобой день! Собиратели древностей, такие, как я, ждут такого дня всю жизнь. А я дождался, в том-то и чудо. Поэтому я так счастлив.

Мистер и миссис Гонт проживали в восточной части Нью-Йорка, на 77-й улице, в доме номер семь — старом семиэтажном доме. У них было двое детей, двенадцатилетние близнецы Джон и Филиппа, самые непохожие друг на друга близнецы на свете. Непохожесть эта самих близнецов не просто устраивала, а очень даже радовала. Окружающие вообще не верили, что они близнецы, — такие они были разные. Джон, родившийся на десять минут раньше сестры, был высокий худенький мальчик с прямыми каштановыми волосами; одежду предпочитал черную. Филиппа была пониже, кудрявая, рыженькая, и носила очки в роговой оправе, отчего казалась умнее брата; она любила одеваться в розовое. К похожим друг на друга близнецам оба они испытывали некоторую жалость, а себя считали счастливчиками. Единственное неудобство заключалось в том, что взрослые неустанно причитали: «До чего же вы разные!» — словно каждый раз замечали это впервые.

Впрочем, разница была исключительно внешней. Мозги у Джона и Филиппы, похоже, были устроены одинаково, потому что на ум обоим постоянно приходили одни и те же мысли. Иногда на уроке, услышав вопрос учителя, они одновременно поднимали руку, готовые выпалить один и тот же ответ. И когда по телевизору шла какая-нибудь викторина, они всегда отвечали хором. Зато, если они играли за одну команду умников и умниц, обыграть их было просто невозможно.

Их отец, Эдвард Гонт, владел инвестиционным банком, то есть, проще говоря, был человеком богатым. Миссис Гонт, которую в нью-йоркском обществе лучше знали под именем Лейла, была красавицей и посвящала много времени благотворительности. Весь свет хотел залучить ее на благотворительные акции, поскольку все, чем бы она ни занималась, было обречено на успех. Она часто давала званые вечера, речь ее блистала остроумием, точно хрустальная люстра, и вообще вся она была блистательна, то есть умна и красива одновременно, да еще с изюминкой.