Джон Баррингтон Каулз
Шрифт:
– Чудовище!
– Он воздел руки к небу.
– Исчадье ада! Вампир, прикинувшийся агнцем! Боже, Боже, прости меня...
– Он отвернулся к стене.
– Я и так сказал слишком много, - произнес он едва слышно.
– Но я люблю ее, я не в силах ее проклясть. Я люблю ее по-прежнему.
Умолкнув, Каулз лежал теперь неподвижно, и я было обрадовался, что алкоголь его усыпил. Вдруг он повернулся ко мне.
– Слышал когда-нибудь про оборотней?
– спросил он.
– Слышал.
– Знаешь, у Марриета {Марриет Фредерик, 1792-1848 гг., английский писатель.} в одной книге есть прекрасная женщина - она ночью превратилась в волка и сожрала собственных детей. Интересно, откуда он взял этот сюжет?
Мой друг, глубоко задумавшись, снова умолк. Потом попросил еще бренди. Под рукой у меня оказался опий и, наливая бренди, я щедро подмешал туда порошка. Каулз выпил и снова уткнулся головой в подушку.
– Что угодно, только не это...
– простонал он.
– Смерть и то лучше... Какой-то замкнутый круг: жестокость, преступление, снова жестокость... Все, что угодно, только не это, - повторял он монотонно. Наконец, слова стали неразличимы, веки его сомкнулись, и Каулз погрузился в тяжелый сон. Я бережно перенес его в спальню и, соорудив себе лежанку из стульев, провел возле него всю ночь.
Проснулся Баррингтон Каулз в сильнейшем жару. Многие недели был он меле жизнью и смертью. Его лечили все медицинские светила Эдинбурга, и сильный, крепкий организм Каулза одолел болезнь. Все это время я не отходил от его постели, но далее в самом бессвязном бреду с его губ не слетело ни слова, приоткрывшего бы мне тайну мисс Норткот. Иногда он произносил ее имя - нежно и благоговейно. Иногда же опять восклицал: "Чудовище!" и отталкивал ее, невидимую, точно спасаясь от цепких рук. Несколько раз говорил, что не продаст душу за красоту. Чаще же всего он жалобно повторял: "Но я люблю ее, люблю... Я не смогу разлюбить"...
Мой друг выздоровел, но это был уже не прежний Каулз, а совершенно иной человек. Лишь глаза на изможденном долгой болезнью лице блестели по-прежнему, пылали из-под темных густых бровей. Каулз стал эксцентричен, непредсказуем: то раздражался беспричинно, то невпопад хохотал. Прежней естественности не было и в помине. Порой он. испуганно озирался, но, похоже, и сам не сказал бы определенно, чего он все-таки боится. Имя мисс Норткот больше не упоминалось - ни разу до того рокового вечера.
Я же все пытался отвлечь друга от печальных мыслей, пытался разнообразить его впечатления: мы облазили все живописные уголки в горах Шотландии и все восточное побережье. Однажды нас занесло на остров Мей, что отделяет Ферт-оф-Форт от моря. Туристский сезон еще не начался, на острове, голом и пустынном, оставались лишь смотритель маяка да несколько бедных рыбацких семей; рыбаки пробавлялись жалким уловом, который приносили сети, и ловили на мясо бакланов и прочих морских птиц.
Это унылое место буквально заворожило Каулза, и мы недели на две сняли комнатенку в рыбацкой хижине. Я сразу заскучал, зато на моего друга одиночество явно оказывало благотворное действие. Отступила постоянная ныне настороженность, он ожил, стал слегка походить на себя прежнего. Целыми днями бродил по острову, взбирался на вершины громадных прибрежных утесов и смотрел на зеленые валы: как накатываются с ревом, как разбиваются на тысячи брызг у его ног.
Однажды вечером, на третий или четвертый день нашего пребывания на острове, мы с Барринггоном Каулзом вышли перед сном подышать - комната наша была мала, к тому же чадила лампа, и духота стояла одуряющая. Тот вечер мне запомнился до мельчайших подробностей. Надвигался шторм, с северо-запада гнало черные тучи, они то скрывали луну, то расступались, и она снова струила бледный свет на изрытую непогодой землю и беспокойное море.
Мы беседовали в трех шагах от дома; казалось, к Каулзу возвращается прежняя жизнерадостность. Но не успел я подумать, что друг мой наконец оправился от болезни, как вдруг он вскрикнул испуганно и резко, и на лице его, освещенном луной, отразился неизъяснимый ужас. Глаза неотрывно глядели на что-то невидимое, оно явно приближалось, и Каулз указал длинным дрожащим пальцем:
– Смотри! Это она! Она! Видишь, там, на склоне?!
Он ухватил меня за запястье.
– Видишь? Вон же она, идет прямо к нам!
– Кто?!
– Я отчаянно вглядывался в темноту.
– Она... Кейт? Кейт Норткот?
– выкрикнул он.
– Она пришла, пришла за мной! Не отпускай меня, друг! Держи меня крепче!
– Да будет тебе, старина, - сказал я бодро, хлопнув Каулза по плечу. Очнись! Бояться нечего, тебе померещилось.
– Ушла...
– Он с облегчением вздохнул.
– Ах нет, вон же она, все ближе, ближе!.. Грозилась ведь, что придет за мной. Она сдержала слово.
– Пойдем-ка в дом, - сказал я, взяв его за холодную как лед руку.
– Я так и знал!
– закричал он.
– Вот она, совсем близко, машет, зовет меня... Это знак. Я должен идти. Я иду, Кейт! Иду...
Я вцепился в него обеими руками, но Каулз стряхнул меня, точно букашку, и ринулся в темноту. Я поспешил следом, умоляя Каулза остановиться, но он бежал все быстрее. Меж туч проглянула луна, и я увидел его темный силуэт: мой друг бежал прямо, никуда не сворачивая, точно стремясь к невидимой цели. А вдали - если это только не игра воображения - я различил в неверном свете призрачное нечто, оно ускользало от Каулза и манило его за собой все вперед и вперед. Вот силуэт Каулза явственно отпечатался на фоне неба: он застыл на миг на вершине холма и - сгинул. Больше Баррингтона Каулза не видели на этом свете.
Мы с рыбаками прочесывали остров ночь напролет, облазили все гроты и бухточки, но мой бедный друг как сквозь землю провалился. Убежал он в сторону острых прибрежных утесов, круто обрывающихся к морю. Земля тут на самом краю осыпалась, сбитая, похоже, ногой человека. Мы подползли к обрыву и, свесив фонари, заглянули вниз, в двухсотфутовую пропасть с бурлящей на дне пеной. И оттуда вдруг, сквозь рев шторма и вой ветра, до нас донесся дикий, безумный звук. Рыбаки, народ суеверный, божились, что это женский смех. Сам я думаю, что кричала какая-нибудь морская птица, вспугнутая с гнезда светом фонарей. Так или иначе, звук был ужасен - не приведи Бог услышать такое снова.
Моя печальная повесть подошла к концу. Говорить о смерти Барингтона Каулза мне безмерно тяжело, но я, тем не менее, постарался описать эту смерть и все, что ей предшествовало, с максимальной достоверностью и точностью.
Уверен, что многие не найдут в моей истории ничего примечательного; Вот, скажем, вполне прозаическая заметка, опубликованная в газете "Шотландец" через день после трагедии:
"Печальное происшествие на острове Мей. Остров Мей стал свидетелем весьма печального происшествия. В этом отдаленном уголке поправлял здоровье мистер Джон Баррингтон Каулз. Он был широко известен в университетских кругах как один из наиболее талантливых студентов, обладатель приза Нила Арнота за успехи на поприще физики. Позапрошлой ночью мистер Каулз неожиданно оставил своего друга, мистера Роберта Армитейжа, и скрылся. С тех пор о нем ничего не известно. Предполагают, что он сорвался в море с прибрежных скал. Сомнений в этом, увы, почти нет. В последнее время мистер Каулз не отличался крепким здоровьем, здесь сыграли свою роль и переутомление, и семейные волнения. Ранняя смерть унесла одного из самых многообещающих студентов нашего университета".