Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Но меньше трех. Я думаю, вы и сами знаете, что фактически вынудили ее уйти от вас и затем воспользовались первым поводом, чтобы оградить себя от ее возвращения.
— Это не так.
— Должен верить вам на слово. Хорошо. А скажите, вы виделись с нанятыми вами сыщиками перед отъездом из Англии на Цейлон?
— Нет.
— Вы можете в этом присягнуть?
— Да.
— Как же вы их нашли?
— Я поручил это моим поверенным.
— О… значит, перед отъездом вы виделись с вашими поверенными?
— Да.
— Хотя в то время у вас не было никаких подозрений?
— Вполне естественно, что человек, уезжающий так далеко, видится перед отъездом со своими поверенными.
— Вы виделись с ними из-за вашей жены?
— Не только.
— А что именно вы говорили им о вашей жене?
Динни снова подняла глаза. В ней росло отвращение к этой травле, пусть даже это была травля противника.
— Я, кажется, сказал только, что она остается здесь у родителей…
— И больше ничего?
— Возможно, сказал также, что наши отношения осложнились.
— И больше ничего?
— Помню, я сказал: «Не знаю еще, чем все это кончится».
— Готовы ли вы присягнуть, что не сказали: «Может быть, придется за ней следить»?
— Готов.
— Присягнете ли вы в том, что ничем не навели их на мысль о вашем намерении с ней развестись?
— Не знаю, на какие мысли я их навел.
— Без уверток, сэр. Слово «развод» было сказано?
— Не помню.
— Не помните? Создалось или не создалось у них впечатление, что вы собираетесь подать в суд?
— Не знаю. Я сказал им, что наши отношения осложнились.
— Вы это уже говорили, но на мой вопрос так и не ответили.
Динни увидела, как судья высунул голову.
— Истец ответил, мистер Инстон, что он не знает, какое впечатление создалось у его поверенных. Чего вы добиваетесь?
— Суть этого дела, милорд, — и я рад, что могу сформулировать ее двумя словами, — состоит в том, что с того времени, как истец, тем или иным способом, заставил свою жену уйти от него, он решил с ней развестись и был готов использовать любой предлог, лишь бы добиться развода.
— Что ж, вы можете вызвать его поверенного.
— Милорд! — недоуменно воскликнул Инстон.
— Продолжайте.
Динни наконец уловила в голосе Инстона какие-то заключительные интонации и с облегчением вздохнула.
— Несмотря на то, что вы решили подать в суд на вашу жену на основании первой и единственной сплетни и что вы вдобавок предъявили иск к человеку, с которым даже слова никогда не сказали, вы хотите уверить присяжных, будто, несмотря на все это, вы терпеливый и благоразумный супруг, у которого только одно желание — чтобы жена к нему вернулась?
Динни снова взглянула в лицо Корвена, еще более непроницаемое, чем всегда.
— Я ни в чем не собираюсь уверять присяжных.
— Отлично.
Позади нее зашелестел шелк мантии.
— Милорд, — заявил сочный, тягучий голос, — раз мой коллега придает этому пункту такое значение, я вызову поверенного истца.
Перегнувшись к Динни, «юный» Роджер сказал:
— Дорнфорд приглашает вас всех пообедать с ним…
Динни почти ничего не ела, она ощущала какую-то странную тошноту. Хотя она испытывала гораздо большую тревогу и волнение во время процесса Хьюберта и расследования о смерти Ферза, теперь на душе у нее было еще тяжелее. Ей впервые открылось то злое начало, которое кроется в тяжбах между частными лицами. Постоянное стремление доказать, что противник — человек низкий, коварный и лживый, лежавшее в основе всех этих перекрестных допросов, совсем расстроило ее.
На обратном пути в суд Дорнфорд сказал:
— Я знаю, что вы чувствуете. Но не забудьте, здесь ведь идет своего рода игра: обе стороны играют по одним и тем же правилам, а судья следит, чтобы их не нарушали. Я иногда пытаюсь себе представить, как это организовать иначе, но ничего не могу придумать.
— Начинает казаться, что на свете нет ничего чистого.
— А я не уверен, есть ли.
— «Улыбка Чеширского кота наконец исчезла» [92], — пробормотала Динни.
— В судах она никогда не исчезает, Динни. Следовало бы изобразить ее над входом.
В результате ли этого короткого разговора с Дорнфордом или потому, что она стала привыкать, но во время дневного заседания, посвященного допросу и перекрестному допросу стюардессы и частных сыщиков, она уже не чувствовала себя так отвратительно. В четыре часа допрос истца и его свидетелей был закончен, и «юный» Роджер подмигнул ей, как бы говоря: «Сейчас суд удалится, и я нюхну табачку».
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Сидя в такси на обратном пути в Саут-сквер, Клер хранила молчание, и только когда они поравнялись с Большим Беном, она вдруг сказала:
— Подумать только, Динни, он сунул голову в машину и смотрел на нас, когда мы спали! Или он это просто выдумал?
— Если бы он это выдумал, его рассказ звучал бы еще убедительнее.
— Ну, конечно, моя голова лежала у Тони на плече. А почему бы и нет? Попробуй-ка поспи в двухместной машине!
— Удивительно, как это свет его фонаря не разбудил вас.
— Вероятно, все-таки разбудил. Я помню, что много раз просыпалась, оттого что затекали ноги. Нет, самое глупое, Динни, что я в тот вечер после кино и ужина еще пригласила к себе Тони выпить чего-нибудь. Ужасно глупо было с нашей стороны даже не подумать о том, что за нами могут следить… Очень много публики было на суде?
— Да, а завтра, наверное, будет еще больше.
— Ты видела Тони?
— Только мельком.
— Зря я не послушалась твоего совета и не предоставила события их естественному течению. Если бы только я действительно его любила!
Динни ничего не ответила.
В гостиной Флер сидела тетя Эм. Она поднялась навстречу Клер, хотела что-то сказать, но, видимо, спохватилась, внимательно посмотрела на племянницу и вдруг заявила:
— Не так уж хорошо. Терпеть не могу это выражение; у кого это я научилась? Расскажи про судью, Динни. У него длинный нос?