Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Нет, но судья сидит очень низко и как-то вдруг высовывает голову.
— Почему?
— Я не спрашивала его, дорогая.
Леди Монт повернулась к Флер.
— Можно подать Клер ужин в постель? А ты, детка, посиди подольше в ванне, потом ляг и не вставай до завтрашнего утра. Тогда завтра в суде ты будешь молодцом. Флер, ты тоже пойди с ней, мне нужно поговорить с Динни.
Когда обе ушли, она подошла к камину, в котором пылали дрова.
— Динни, успокой меня. Почему у нас в семье происходят такие истории? Это так на нас не похоже… разве только твой прадедушка. А он с самого рождения был старше королевы Виктории.
— Ты хочешь сказать, что он был беспутным от природы?
— Да, играл, любил развлекаться и развлекать других. Его жена всю жизнь была мученицей. Шотландка. Как странно!
— Вероятно, потому мы такие добродетельные, — пробормотала Динни.
— То есть как — «потому»?
— Такое получилось сочетание.
— Нет, тут скорее дело в деньгах, — заметила леди Монт, — он их все растранжирил.
— А было много?
— Да, все, что получали за хлеб.
— Грязные деньги.
— Его отец не виноват, что воевали с Наполеоном. У них было тогда шесть тысяч акров, а твой прадед оставил семье только тысячу сто.
— Главным образом леса.
— Там стреляли вальдшнепов… О процессе уже будет напечатано в вечерних газетах?
— Должно быть. Ведь Джерри — человек известный.
— Напишут не об ее платье, надеюсь? Тебе понравились присяжные?
Динни пожала плечами,
— Я не умею угадывать, что люди думают на самом деле.
— Как у собаки: пощупаешь нос — кажется, что он горячий, а она здорова. А что молодой человек?
— Он — единственный, кого мне по-настоящему жаль.
— Да, — отозвалась леди Монт, — каждый мужчина прелюбодействует, но в сердце своем, а не в автомобилях.
— Важна не истина, а видимость, тетя Эм.
— Лоренс говорит — косвенные улики доказывают, что они совершили то, чего не совершали. Он считает, что это надежнее, а иначе, если они этого не делали, можно доказать, что делали. Разве это хорошо, Динни?
— Нет, дорогая.
— Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ничего не ест — сидит, читает и очень бледна. А Кон и близко не подходит к своему клубу. Флер хочет, чтобы мы с ними поехали в их машине в Монте-Карло, когда все кончится. Она уверяет, что мы будем там в своей стихии и что Риггс может держаться правой стороны, когда он об этом вспомнят.
Динни покачала головой.
— Нет ничего лучше собственной норы, тетечка,
— Я не люблю ползать, — отозвалась леди Монт. — Поцелуй меня. И поскорее выходи замуж.
Она выплыла из комнаты, а Динни подошла к окну и стала смотреть на сквер.
До чего все одержимы одной мыслью! Тетя Эм, дядя Адриан, отец и мать, Флер, даже Клер — все только одного и желают, чтобы она вышла за Дорнфорда и с этим вопросом было покончено.
«И зачем это им? Откуда берется инстинктивное желание непременно толкать людей друг другу в объятия? Если я и так приношу людям пользу, разве брак что-нибудь прибавит? «Дабы род твой умножился», — оттого что жизнь человеческого рода должна продолжаться. А зачем ей продолжаться? Никто сейчас иначе не называет жизнь, как «проклятой». Одна надежда — на «грядущий новый мир». Или на католическую церковь, — продолжала размышлять Динни. — Но я ни в то, ни в другое не верю».
Она открыла окно и облокотилась на подоконник. Рядом зажужжала муха; Динни отогнала ее, но муха сейчас же возвратилась. Мухи! Они тоже существуют ради какой-то цели. Но ради какой? Пока они живы — они живы, а когда мертвы — мертвы, но не «живы наполовину». Она еще раз отогнала муху, и та больше не вернулась.
Сзади нее голос Флер произнес:
— Тебе тут не слишком свежо, дорогая? Видела ты когда-нибудь такую весну? Впрочем, я говорю это каждый май. Пойдем выпьем чаю. Клер сидит в ванне, и такая хорошенькая с чашкой в одной руке и сигаретой — в другой. Надеюсь, завтра все кончится?
— Твой двоюродный брат обещает.
— Он придет ужинать. К счастью, его жена в Дройтвиче.
— Почему «к счастью»?
— Ну, знаешь, это ведь жена! Если он захочет поговорить с Клер, я пошлю его к ней, — к тому времени она уже выйдет из ванны. Хотя он может с таким же успехом поговорить и с тобой. Как ты думаешь, Клер будет хорошо держаться на суде?
— Кто в состоянии там хорошо держаться?
— Отец говорил, что я хорошо держалась, но он был пристрастен. И про тебя следователь говорил, что ты вела себя молодцом во время расследования смерти Ферза.
— Тогда не было перекрестного допроса. А Клер нетерпелива.
— Скажи ей, чтобы перед каждым ответом считала до пяти и поднимала брови, это взбесит Броу…
— Его голос может довести до сумасшествия, — сказала Динни. — И потом, он делает такие паузы, словно у него впереди весь день.
— Да, обычный трюк. Вообще все это удивительно напоминает инквизицию. Как тебе нравится защитник Клер?
— Если бы я была противной стороной, я бы его возненавидела.
— Значит, он хорош. Но какова же мораль всего этого, Динни?
— Не выходить замуж,
— Немножко преждевременно, пока мы не научились выводить детей в бутылках. Тебе никогда не приходило в голову, что в основе цивилизации лежит инстинкт материнства?
— А я думала — земледелие…
— Под цивилизацией я разумею все, что является не только выражением силы.
Динни взглянула на свою столь циничную и порой столь легкомысленную кузину; Флер стояла перед ней такая спокойная, изящная, с таким безукоризненным маникюром, что ей стало стыдно.
Вдруг Флер сказала:
— А ты — ужасно милая.
За столом Клер отсутствовала, ей подали ужин в постель. Был приглашен только один гость — «юный» Роджер, и ужин прошел довольно оживленно. Роджер рассказывал, как его семейство переживало повышение налогов, и рассказывал очень занятно. Его дядя, Томас Форсайт, оказывается, поселился на Джерси, но, уехал оттуда возмущенный, когда там тоже заговорили о местном налоге. Он тогда написал об этом в «Таймс» под псевдонимом «индивидуалист», распродал все свои акции и поместил деньги в свободные от налогов бумаги, которые давали ему несколько меньше дохода, чем ценные бумаги, подлежавшие налоговому обложению. Во время последних выборов он голосовал за национальную коалицию, а с тех пор, как утвержден был новый бюджет, присматривает себе новую партию, чтобы с чистой совестью голосовать за нее при следующих выборах. Теперь он живет в Борнмаусе.