Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
Они без конца провожали друг друга взад и вперед, мимо дома, словно лакей и горничная, на минутку вырвавшиеся погулять. Все было забыто: обычаи страны и класса, условности и предрассудки. И, может быть, среди семи миллионов жителей Лондона не было в эти минуты более счастливых и близких друг другу людей.
Наконец в них проснулось чувство юмора.
— Милый, нельзя же провожать друг друга всю ночь! Ну, еще раз поцелуй меня, еще раз, ну… в самый последний раз!
Она взбежала по ступенькам и повернула ключ.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Когда Уилфрид расстался со своим издателем в ресторане «Жасмин», он был зол и растерян. Даже не вникая в тайные замыслы Компсона Грайса, он понимал, что тот обвел его вокруг пальца; весь остаток этого тревожного дня он бродил по городу, раздираемый противоречивыми чувствами: то испытывал облегчение от того, что сжег свои корабли, то злился, предвкушая последствия этого поступка. Погруженный в себя, он и не подумал, каким ударом будет его записка для Динни, и, только вернувшись и прочтя ее ответ, забеспокоился, а потом пошел туда, где она так кстати его встретила. За те несколько минут, которые они, полуобнявшись, молча ходили по Маунт-стрит, ей удалось внушить ему, что против целого мира стоят они вдвоем, а не он один. К чему отталкивать ее от себя и делать еще несчастнее? И наутро он послал ей со Стаком записку, приглашая на очередную прогулку. Про Дерби он совсем забыл, и автомобиль их почти сразу же застрял в потоке машин.
— Я никогда не была на Дерби, — сказала Динни. — Давай поедем?
Впрочем, поехать туда пришлось: свернуть в сторону было уже невозможно.
Динни удивилась, до чего все здесь благопристойно: ни пьянства, ни ярмарочных украшений, ни тележек, запряженных осликами, ни картонных носов, ни грубых шуток. Не было ни колясок, запряженных четверкой, ни тележек разносчиков; только плотная лента движущихся автобусов и автомобилей, почти всегда закрытых.
Когда они наконец поставили свою машину, съели бутерброды и смешались с толпой, им захотелось взглянуть на лошадей.
Все это теперь нисколько не напоминало картину Фриса [28] «Дерби», если когда-нибудь и было на нее похоже. На картине люди были живые и радовались жизни; в этой толпе, казалось, все только и стремятся попасть куда-нибудь в другое место.
В паддоке, где на первый взгляд тоже не было никаких лошадей, а топтались одни люди, Уилфрид вдруг вспомнил:
— Ведь это же глупо, Динни! Нас непременно кто-нибудь увидит.
— Ну и что из этого? Посмотри лучше: вон лошади!
По кругу и в самом деле водили лошадей. Динни быстро подошла, чтобы посмотреть на них поближе.
— Мне они все кажутся такими красивыми! — благоговейно прошептала она. — Даже не пойму, какая лучше, вот только не эта; ее спина мне не нравится.
Уилфрид заглянул в программу:
— Это фаворит.
— А мне все равно не нравится. Посмотри сам. Спина вся ровная, а круп вислый.
— Верно, но сложение у скаковых лошадей бывает самое разное.
— Давай я поставлю на лошадь, которая тебе понравится.
— Тогда постой, дай подумать,
Люди вокруг них называли имена лошадей, которых проводили мимо. Динни подошла к самому барьеру, Уилфрид стоял тут же, позади нее.
— Ну прямо свинья, а не лошадь, — сказал кто-то слева от них. — На эту скотину никогда больше не поставлю.
Динни окинула взглядом говорившего; это был приземистый человек с затылком, заплывшим салом, в котелке и с сигарой в зубах. «Ну и не ставь! подумала Динни. — Тем лучше для лошади».
Дама, сидевшая на складном стульчике справа, заявила:
— Надо очистить от людей дорожку, когда выведут лошадей. Из-за этой давки я два года назад уже проиграла.
Рука Уилфрида легла на плечо Динни,
— Вон та мне нравится. Бленгейм. Пойдем поставим на нее.
Они пошли туда, где люди стояли в очередях к окошечкам, похожим на дырки в скворечниках.
— Подожди здесь, — сказал Уилфрид. — Я пущу туда и нашего скворца и сейчас вернусь.
Динни стояла, разглядывая толпу.
— Как поживаете, мисс Черрел? — Перед ней остановился мужчина в сером цилиндре с большим биноклем в футляре через плечо. — Мы с вами познакомились у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры, помните?
— Да, конечно, мистер Маскем. — Сердце у нее заколотилось, и она заставила себя не смотреть в ту сторону, куда ушел Уилфрид.
— Сестра вам пишет?
— Да, мы получили письмо из Египта. На Красном море им, видно, пришлось выдержать ужасную жару.
— Вы на кого-нибудь поставили?
— Еще нет.
— Фаворита я бы остерегался. Он встанет.
— Мы подумывали о Бленгейме.
— Ну что ж, лошадь хорошая и ловка в поворотах. Но в той же конюшне есть другая, от нее ждут большего. Вы, я вижу, еще новичок. Дам вам парочку советов, мисс Черрел. Смотрите, чтобы в лошади было одно из двух — или же и то и другое, — высокий круп и характер; не красота, а именно характер.
— Высокий круп? Значит, сзади она должна быть выше, чем спереди?
Джек Маскем улыбнулся.
— Вроде того. Если вы заметите это у лошади, особенно когда она прыгает, можете смело на нее ставить.
— Да, но что такое характер? Это когда она заносит голову и смотрит поверх людей вдаль? Я здесь видела такую лошадь.
— Ей-богу, я бы вас взял в ученицы! Вы угадали: это как раз то, что я подразумевал.
— Но я не знаю, как звали ту лошадь, — пожалела Динни.
— Обидно.
И тут она увидела, как лицо его, только что выражавшее живую симпатию, словно застыло. Он приподнял цилиндр и отвернулся. Голос Уилфрида за ее спиной произнес:
— Ну вот, десятку ты поставила.
— Пойдем на трибуну, поглядим, как они примут старт. — Он, казалось, не заметил Маскема, и, чувствуя его руку у своего локтя, Динни старалась забыть, как у Маскема вдруг окаменело лицо. Многоголосое моление толпы о том, чтобы «привалило счастье», отвлекло Динни, и, дойдя до трибуны, она уже все забыла, кроме Уилфрида и лошадей. Они нашли свободное место возле перил, недалеко от букмекеров.