Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12
Шрифт:
Этот вздох придал мне решимости. Я тихонько подошел сзади к старику и сказал:
— Что вы тут делаете, дружище? Не могу ли я чем-нибудь быть вам полезен?
Но он, не глядя на меня, заговорил словно сам с собой:
— Нет, никогда я не найду человека, который пустит меня отдохнуть под его кровом. За мой грех я обречен скитаться вечно.
И в этот миг, мосье, меня вдруг осенило! Я даже удивился, как это раньше не пришло мне в голову. Да он воображает себя Вечным Жидом! Догадка казалась мне верной. Конечно, такова мания этого выжившего из ума бедного старика!
— Друг мой, знаете, что я вам скажу? Делая то, что вы делаете для людей, вы уже уподобились Христу в этом мире, полном тех, кто гонит его от своего порога!
Но он как будто не слышал моих слов. И, как только мы вернулись в наш «дворец», он стал опять тем кротким, самоотверженным стариком, который никогда не думал о себе.
За дымом сигареты я видел, как улыбка растянула красные губы Феррана под его длинным носом.
— Согласитесь, мосье, что я прав. Если существует тот, кого прозвали Вечным Жидом, то, скитаясь столько веков, обивая пороги людей, гнавших его, он, несомненно, уже уподобился Христу. Да, да, видя, как рушится добродетель в мире, он, конечно, проникся самым глубоким милосердием, какое когда-либо знал этот мир, А все те господа, у кого он каждую ночь просит приюта, объясняют, куда ему идти и как жить, даже предлагают деньги, как это было на моих глазах. Но оказать ему доверие, пустить к себе в дом, как друга и брата, чужого человека, скитальца, жаждущего отдыха, — нет, этого они ни за что не сделают, так никогда не поступают добрые граждане христианских стран. И повторяю: мой старец, — хоть голова у него и не в порядке, — вообразивший себя тем, кто некогда отказал в приюте Иисусу Христу и был проклят навеки, стал более подобен Христу, чем все, кого я встречал в этом мире, — почти все они сами поступают ничуть не лучше, чем когда-то поступил Вечный Странник, о котором рассказывает легенда.
Выпустив струйку дыма, Ферран добавил:
— Не знаю, продолжает ли бедный старик, одержимый своей навязчивой идеей, обивать чужие пороги. Я на другое утро уехал и больше никогда не видел его.
ULTIMA THULE [12]
Ultima Thule! Эти слова пришли мне на память сегодня, в зимний вечер. Поэтому я и решил рассказать вам историю одного старичка.
Впервые я увидел его в Кенсингтонском саду, куда он приходил днем с очень маленькой девочкой. Можно было видеть, как они порой молча стоят перед каким-нибудь кустиком или цветком, как, закинув голову, смотрят на какое-нибудь дерево или же, склонившись над водой, провожают глазами проплывающих мимо уток, а то, растянувшись на траве, наблюдают за копошащимся рядом жучком или подолгу глядят в небо. Они часто кормили птиц хлебными крошками, а те садились им на руки, на плечи и, случалось, даже роняли на них маленькие белые кучки-знаки расположения и доверия. Надо сказать, оба они были весьма приметные. Девочка, с ее темными глазами, светлыми волосами и острым подбородком, была похожа на эльфа, а одежда, которую она носила, никак не вязалась с ее обликом. Если они не стояли на месте, девочка нетерпеливо тащила его куда-то за руку. Он был маленьким подвижным старичком, и казалось, ноги то и дело обгоняют его. Помнится, на нем было потертое коричневое пальто и мягкая широкополая серая шляпа, а видневшиеся из-под пальто брюки были заправлены в узкие черные гетры, едва доходившие до изрядно поношенных коричневых ботинок. Одним словом, костюм его не свидетельствовал о большом богатстве. Но особенно привлекало к себе внимание его лицо. Худое, красное, как вишня, и высохшее, точно старое дерево, оно было по-своему ярким. Острые черты, лучистые голубые глаза и волны серебристых волос делали его необычайно выразительным. «Старик смахивает на сумасшедшего», — думал я. Стоя у садовой ограды, он выводил иногда удивительные трели и рулады, ловко подражая разным птицам. При этом его увядшие губы округлялись, а щеки так втягивались внутрь, что, казалось, ветер вот-вот пронижет их насквозь.
С людьми, которые вызывают к себе интерес, обычно заговариваешь не сразу — удерживает какая-то робость. Так что прошло довольно много времени, прежде чем я познакомился с ним. Однажды я увидел его неподалеку от пруда Серпентайн. Он шел один и, видимо, был чем-то очень опечален, но весь его облик по-прежнему оставался поразительно ярким. Он присел на скамью рядом со мной, положил свои маленькие высохшие руки на худые колени и стал разговаривать сам с собой тихо, почти шепотом. Мне удалось уловить несколько слов: «Бог не может быть похожим на нас». Я боялся, что он и дальше будет изрекать такие же бесценные истины, которые нет смысла подслушивать. Мне следовало либо уйти, либо заговорить с ним.
— Почему? — повинуясь какому-то порыву, спросил я.
Он взглянул на меня без всякого удивления и сказал:
— Я потерял девочку моей хозяйки… Она умерла! Ей было только семь лет!
— Та самая девчушка, которую я не раз видел с вами?
— Вы ее видели?.. Правда? Я очень рад этому.
— Я часто видел, как вы смотрели с ней на цветы, на деревья, на этих уток.
Его лицо засветилось грустью.
— Да, — вздохнул он, устремив взгляд на гладь пруда. — Она была хорошим товарищем такому старику, как я.
У него была необычная манера разговаривать, которая очень подходила к его забавному маленькому лицу.
Потом он посмотрел на меня своими голубыми, по-юношески живыми глазами, которые сверкали, точно два огонька, окруженные густой сетью морщинок. А когда он заговорил снова, голос его звучал бодрее, и я порадовался этому.
— Мы были большие друзья… А этого я никак не мог ожидать. Но ничто не вечно. Правда?.. Прежде я служил в оркестре театра «Хармони», и в те времена мне даже в голову не приходило, что наступит день, когда я не буду там больше играть. Я чувствовал себя, как птица, и это благодаря музыке, сэр. Вы забываете обо всем на свете, подобно вон тому дрозду.
И он стал подражать дрозду, да так искусно, что я не был уверен, кто ж из них начал первым.
— Птицы и цветы! Какое же это чудо, — продолжал старик, указывая ногой на маленький золотистый цветок. — Даже этот лютик!.. Ну, видели ли вы когда-нибудь такое удивительное творение природы? — Потом, обернувшись ко мне, он добавил: — И все же я как-то слышал, что коровам эти цветы вредны. Неужели это возможно? Сам-то я не сельский житель, хоть и родился в Кингстоне.
— В моих краях коровы охотно едят их, — заметил я. — Да и фермеры говорят, что они любят лютики.
— Я рад слышать это. А то обидно было думать, что такие прелестные цветы приносят вред.
Когда я поднялся, чтобы уйти, он тоже встал.
— Как мило с вашей стороны, что вы заговорили со мной.
— Мне это доставило только удовольствие… Здесь, в парке, я обычно бываю днем. Если вам когда-нибудь захочется поболтать со мной еще, вы можете найти меня здесь.
— Чудесно! — воскликнул старик. — Чудесно!.. Я стараюсь дружить с животными и цветами, но мне не всегда удается понять их.
Тут мы распрощались, и он опять уселся на скамью, положив руки на колени.
Когда я в следующий раз встретил его, он стоял у ограды, держа на руках старую, очень несчастную с виду кошку.
— Терпеть не могу мальчишек, — сказал он, даже не поздоровавшись. Знаете, что они вытворяли с этой бедной старой кошкой? Тащили ее на веревке и хотели утопить. Видите, как глубоко врезалась веревка вот здесь! Мне кажется, мальчишки презирают всех старых и слабых.
Он протянул мне кошку, которая в его маленьких высохших руках казалась почти мертвой. Более несчастного существа мне еще не приходилось видеть.
— Я думаю, — сказал он, — что кошка — одно из самых изумительных созданий в мире. Как глубоко заложена в ней жизнь!
Пока он говорил, кошка приоткрыла пасть, словно протестуя. Вид у нее был самый плачевный.
— Что же вы думаете с ней делать?
— Возьму домой. Ведь тут она может умереть.
— А вы не считаете, что для нее это было бы куда лучше?
— Как знать! Я подумаю. Полагаю, что немножко ласки и тепла пошло бы ей на пользу. Она ведь очень умная: я вижу это по ее глазам.