Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12
Шрифт:
— Можно мне пройтись с вами немного?
— О, я буду счастлив!
Мы пошли рядом, привлекая к себе насмешливые взгляды чуть ли не всех прохожих: уж очень лицо его напоминало лицо матери, кормящей ребенка!
— Вот увидите, — заверил он меня, — завтра эту кошку нельзя будет узнать. А сейчас мне нужно пробраться к себе так, чтобы моя хозяйка не заметила. Странная она женщина. Я уже подобрал несколько бездомных животных.
— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
— Благодарю вас… Я сейчас позвоню у черного хода, и когда хозяйка пойдет вниз открывать, я проскочу наверх через парадное. Она подумает, что это мальчишки. Они ведь часто так делают.
— Но разве она не убирает ваши комнаты, не прислуживает вам?
От улыбки лицо его еще больше сморщилось.
— У меня всего одна комната, и я сам убираю ее. О, мою хозяйку никак нельзя допускать до этого дела, даже если б это и было мне по карману… Не откажите мне в любезности, пойдемте со мной. Вы могли бы отвлечь ее внимание, спросив, где живет мистер Томсон. Это я. В музыкальном мире я был известен под фамилией Моронелли. Но, по правде сказать, в моих жилах нет итальянской крови.
— А наверх мне можно подняться?
— Это будет большой честью для меня. Но я живу очень скромно.
Мы вышли из парка у Ланкастерских ворот, там, где все дома такие богатые, и углубились в узкую улочку, чем-то похожую на грязного ребенка, который прячется за материнской юбкой. Здесь он вынул из кармана газету и завернул в нее кошку.
— Странная она женщина, моя хозяйка, — повторил старик. — Родом из Шотландии, знаете ли.
Потом он решительно позвонил и стремглав бросился вверх по лестнице.
Но уловка не удалась. Когда он открыл дверь, я увидел в передней невысокую худую женщину, одетую в черное, с суровым, бугристым лицом. Ее голос прозвучал резко и решительно:
— Что это у вас, мистер Томсон?
— Газета, миссис Марч.
— Вот как! Но эту кошку вам все равно не удастся протащить наверх.
И тут в голосе этого маленького тщедушного старичка вдруг зазвучала отчаянная решимость.
— Отойдите, прошу вас. Если вы меня не пустите, я съеду с квартиры. Кошку необходимо отнести наверх. Она больна, и я возьму ее к себе.
Тут вмешался я:
— Скажите, здесь живет мистер Томсон?
В ту же секунду он проскочил мимо нее и кинулся наверх.
— Это он, — ответила хозяйка. — До чего же он мне надоел со своими грязными кошками! Он что, вам нужен?
— Да.
— Он живет на самом верху, — сказала она, а затем неохотно, и как бы извиняясь, добавила: — Ничего не могу поделать, он всегда меня раздражает.
— Это не удивительно.
Она взглянула на меня. Неудержимое желание поболтать, одолевающее тех, кто целыми днями открывает на звонки дверь, и присущая шотландцам страсть оправдываться одновременно отразились на ее лице, которое было похоже на холмистый берег, иссушенный восточным ветром.
— Еще бы! — воскликнула она. — Я не отрицаю, человек он добрый. Но у него нет ни капли здравого смысла. Одному богу ведомо, что творится у него там, наверху. Даже не знаю, зачем я держу его у себя. Такому старику следовало бы быть разумнее. Сам недоедает, а их кормит.
Она замолчала, бесцеремонно разглядывая меня своими холодными, блестящими глазами.
— Если вы пойдете наверх, — продолжала она, — постарайтесь образумить его. Меня он никогда к себе не пускает. Не знаю, зачем я только держу его.
Я поднялся на третий этаж. Лестница была узкая, но чистая и пахла клеенкой. Выбрав наугад одну из двух дверей, я постучал. Из-за двери осторожно высунулось его выразительное сморщенное лицо.
— Ах, это вы! — обрадовался он. — А я боялся, что это она.
Комната была довольно большая. Вся обстановка состояла из складной кровати и комода, на котором стояли кувшин и таз. Пол ничем не был застлан. На стене висела птичья клетка с настежь открытой дверцей. В комнате пахло мылом да еще животными и птицами. Из стен, побеленных поверх зеленых продранных во многих местах обоев, торчали гвозди без шляпок. На гвозди высоко над полом были насажены деревянные жердочки, служившие насестом для птиц. Открытое окно было завешено проволочной сеткой. Небольшая спиртовка и старый халат, висевший на вешалке, завершали убранство комнаты, в которую я вошел не без опаски. Старик не преувеличивал. Кроме новой кошки, здесь были еще три кошки и четыре птицы. Все птицы, кроме снегиря, были искалеченные. Кошки жались к стене, стараясь держаться от меня подальше, но внимательно следили за каждым движением своего хозяина. Больные птицы забились в клетку, и только снегирь сидел у него на плече.
— Что за чертовщина! — удивился я. — Как это вам удается держать кошек и птиц в одной комнате?
— Да, это опасно, — согласился он. — Но до сих пор у меня не было никаких неприятностей. Пока у них не залечатся лапки или крылья, они почти не вылезают из клетки. А потом они сидят на этих жердочках. Но вы не думайте, они не останутся здесь долго. Стоит им окрепнуть, и они упорхнут. Окно я завесил сеткой только на время. Завтра я уберу ее, и путь для всей компании будет открыт.
— И тогда они улетят?
— Да. Сначала воробей, а потом и оба дрозда.
— А этот красавец?
— Спросите у него… Эй, забияка, ты тоже упорхнешь?
Но снегирь не удостоил его ответом.
— Ну, а кошки тоже больные? — полюбопытствовал я.
— Да, — ответил старик. — Иначе зачем бы я им понадобился?
Затем он принялся разогревать молоко, почему-то отливавшее синевой, то и дело поглядывая на новую кошку, которую уложил в круглую корзину, поближе к спиртовке. Снегирь тем временем перебрался к нему на голову.
Мне пора было уходить.
— Я всегда рад видеть вас, сэр, — сказал он, а потом, указывая на снегиря, прибавил: — Ну, где вы найдете более очаровательное существо, чем эта птичка? У нее такое доброе маленькое сердечко!.. Просто чудо!
Когда я вышел из его комнаты и стал спускаться вниз, мне казалось, что все еще слышу, как он восторженно говорит: «Просто чудо», — и вижу перед собой этого необыкновенного человека с птичкой, сидящей на его густых серебристых волосах.
Хозяйка все еще стояла внизу у лестницы.