Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12
Шрифт:
«Фью! Что все это значит?» — подумал секретарь.
— «Искренне ваш…» Давайте подпишусь.
И на лист легли дрожащие буквы: «Сильванес Хейторп».
— Отправьте это письмо, когда уйдете.
— Что-нибудь еще, сэр?
— Нет. Но дайте мне знать, если узнаете что-либо об этом типе.
Когда секретарь вышел, старик подумал: «Так! Этот мерзавец еще не созвал собрания. Если ему нужны деньги, он живо прибежит сюда, подлый шантажист!»
— Мистер Пиллин, сэр. Подождете с завтраком или накрыть в столовой?
— В столовой.
При виде этого живого мертвеца старый Хейторп даже пожалел его. Джо и так выглядит скверно, а эти новости совсем его доконают. Джо Пиллин взглядом проверил, закрыты ли обе двери.
— Как чувствуешь себя, Сильванес? Я — ужасно. — Он подошел ближе и зашептал: — И зачем ты заставил меня подписать эту дарственную? Я, видно, с ума сошел. У меня был какой-то Вентнор. Не понравился он мне. Спрашивал, знаю ли я миссис Ларн.
— Ха! А ты что?
— Что я мог сказать? Я же и вправду ее не знаю. Но зачем он узнавал?
— Пронюхал что-то.
Джо Пиллин обеими руками ухватился за край стола.
— Ох! — пробормотал он. — Ох! Не может быть!
Старый Хейторп протянул ему смятое письмо. Прочтя его, Джо Пиллин свалился в кресло у камина.
— Возьми себя в руки, Джо. Тебя они не тронут и не смогут ни расторгнуть сделку, ни отменить дарственную. Они могут свалить меня, вот и все.
Губы Джо Пиллина задрожали.
— Как ты можешь сидеть здесь как ни в чем не бывало? Ты уверен, что меня не тронут?
Старый Хейторп угрюмо кивнул.
— Они сошлются на Акт, но он еще не вошел в силу. Они могут обвинить меня в злоупотреблении доверием. Но я обведу их вокруг пальца. Не вешай носа, уезжай за границу.
— Да, да. Конечно. Я очень плох. Я думал ехать завтра. Но не знаю, как быть, — из-за того, что это висит надо мной. И еще хуже, что мой сын знаком с ней. Он и Вентнора знает. А я просто не смею сказать Бобу правду. О чем ты думаешь, Сильванес? Ты на себя не похож.
Старый Хейторп будто вышел из оцепенения.
— Есть хочу, — сказал он. — Оставайся, позавтракаем вместе.
— Завтракать! Да у меня кусок в рот не идет. Что же ты думаешь делать, Сильванес?
— Надую подлеца.
— А если не сможешь?
— Куплю его. Он ведь тоже мой кредитор.
Джо Пиллин снова поглядел на него.
— Ты всегда был таким энергичным и храбрым, — сказал он с тоской. Скажи, тебе не случалось просыпаться ночью между двумя и четырьмя? Я просыпаюсь, и все кругом черным-черно.
— А ты хлебни чего-нибудь покрепче на ночь, мой мальчик.
— Надо бы. Иногда и самому противно быть таким трезвенником. Но я не выношу алкоголя. Говорят, твой доктор запретил тебе пить?
— Вот именно. Оттого я и пью.
Задумчиво глядя в огонь, Джо Пиллин сказал:
— Это собрание… как ты думаешь, оно состоится? Неужто этот человек в самом деле все знает? Если мое имя попадет в газеты…
Но, встретившись с маленькими, глубоко посаженными глазками старого друга, Джо умолк. — Так ты советуешь мне ехать завтра?
Старый Хейторп кивнул,
— Завтрак подан, сэр.
Джо Пиллин сильно вздрогнул и встал.
— Ну, до свидания, Сильванес, до свидания! Вряд ли вернусь до лета, если вообще вернусь. — Он понизил голос: — Я полагаюсь на тебя. Ты удержишь их, да?
Старый Хейторп приподнял руку, и Джо Пиллин вложил в эту отечную, дрожащую лапу свои длинные бледные пальцы.
— Мне бы твое мужество, — сказал он уныло. — До свидания, Сильванес. И, повернувшись, вышел из комнаты.
А старый Хейторп подумал: «Слабонервный он, бедняга! Разлетелся вдребезги при первом же ударе!» И за завтраком ел еще больше, чем обычно.
2
Придя в свою контору и разобрав корреспонденцию, Вентнор, как и ожидал, нашел письмо от «этого старого проходимца». Из содержания письма Вентнору было ясно, что надо твердо решать, чего же ему добиваться. К счастью, он не примешивал к этим расчетам заботу о собственном достоинстве — просто ему не хотелось оказаться в дураках. Вопрос был в том, что ему дороже — деньги или… справедливость? Если справедливость, то надо созвать экстренное собрание и сообщить ему, что м-р Пиллин, продавший свои суда за 60 тысяч фунтов, сделал дарственную запись на шесть тысяч фунтов на имя дамы, с которой даже незнаком, — а она приходится дочерью, опекаемой или еще бог знает кем председателю Компании, который, кстати, заявил на общем собрании, что от этой сделки зависит, останется ли он в правлении; надо лишь сделать это и потребовать, чтоб старик объяснил такое поразительное совпадение. Убежденный, что объяснения его делу не помогут, Вентнор не сомневался в скорой гибели этого старого чучела, к тому же навеки погибнет репутация старого Пиллина и его многообещающего сына. Но, с другой стороны, триста фунтов — большие деньги, и если старый Хейторп скажет ему: «Зачем затевать весь этот шум? Вот примите мой должок!», — может ли человек дела, умудренный житейским опытом, позволить чувству справедливости (хоть у него и было сильное желание удовлетворить его) взять верх над тем, что, в конечном итоге, тоже было справедливо — ведь старик чертовски давно не платит ему своего долга. При этих обстоятельствах решающую роль сыграли слова: «Мои стряпчие получат указания», — потому что Вентнор недолюбливал других стряпчих и был хорошо знаком с законом о клевете; если же, паче чаяния, дело сорвется, он, Чарлз Вентнор, сядет в лужу, а этого он терпеть не мог как по роду занятий, так и по складу характера. Тем не менее после напряженных размышлений он наконец ответил Хейторпу следующее:
«15 февраля 1905 г.
Сэр,
Я получил ваше письмо. Полагаю, что до того, как предпринять дальнейшие шаги в этом направлении, будет правильно просить вас лично разъяснить мне обстоятельства, которые я имею в виду. Позвольте посетить вас завтра в пять часов в вашем доме.
Искренне ваш,
Чарлз Вентнор.
Сильванесу Хейторпу, эсквайру».
Отправив письмо и подытожив в уме изобличающие, хоть и косвенные улики, им собранные, он ждал назначенного часа без колебаний, ибо в натуре его не было недостатка в британской самоуверенности. Однако он особенно тщательно оделся в этот день, надел жилет в белую и голубую полоску и кремовый галстук, выгодно оттенявшие его рыжеватые бакенбарды и ярко-голубые глаза; и позавтракал он плотнее обычного, ел более острый сыр и выпил кружку особого, Клубного эля. Он намеренно опоздал, рассчитывая показать старику, что приход его уже сам по себе — акт милосердия. В холле сильно пахло гиацинтами, и м-р Вентнор, большой любитель цветов, наклонился над роскошным букетом, невольно вспомнив при этом о миссис Ларн. А ведь жаль, что приходится расставаться в этой жизни с изящными женщинами и со многим другим! Очень жаль! Эта мысль своевременно пробудила его гнев, и он последовал за слугой, не собираясь выслушивать никакой чепухи от «этого паралитика, старого мошенника».
Вентнор вошел в комнату, освещенную ярким пламенем камина и электрической лампой с оранжевым абажуром, стоявшей на черной атласной скатерти. Он увидел тускло мерцавшие на стенах картины, старинный медный канделябр без свечей, тяжелые темно-красные занавеси, почувствовал смешанный запах горелых желудей, кофе, сигар и старческого тела.
В глубине, у камина, он заметил светящееся пятно, — это пламя освещало пышные седины старого Хейторпа.
— Мистер Вентнор, сэр.
Светящееся пятно зашевелилось. Голос сказал: «Садитесь».