Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 5
Шрифт:
— Но вообще-то говоря, сэр, — сказал Дони, — если муж будет позволять жене делать все, что ей заблагорассудится, то что же это получится? Что станет с брачными узами?
— Брачные узы, — проворчал мистер Трефри, — дело великое! Но, доктор, провалиться мне на этом месте, если травля женщины когда-либо помогала укреплению брачных уз!
— Я думаю не о себе, — горячился герр Пауль, — я думаю об обществе! Существуют приличия!
— Порядочное общество еще никогда не требовало от мужчины, чтобы он попирал собственное достоинство. Если я обжегся на женитьбе, которую предпринял на свой страх и риск, то при чем здесь общество? Думаете, я буду скулить и просить у общества помощи? А что касается приличий, то мы бы чертовски выгадали, если бы перестали носиться с ними. Предоставьте это женщинам! Я и гроша ломаного не дам за тех мужчин, которые в подобных обстоятельствах говорят о своих правах.
Сарелли встал.
— Но честь, — сказал он, — ведь есть еще честь!
Мистер Трефри уставился на него.
— Честь! Если преследование женщины и есть ваше представление о чести, то… я его не разделяю.
— Значит, вы простили бы ее, сэр, что бы ни случилось, — сказал Дони.
— Прощение — это другое дело. Этим пусть занимаются ханжи. Но преследовать женщину! К черту, сэр, я не сноб! — И, хлопнув по столу ладонью, он добавил: — Об этом даже говорить противно.
Сарелли развалился на стуле и стал ожесточенно крутить усы. Гарц поглядел туда, где прежде сидела Кристиан, и встал.
«Если бы я был женат!» — вдруг подумал он.
Герр Пауль таращил глаза, посоловевшие от выпитого, и все бормотал:
— Ну, а долг перед семьей!
Гарц потихоньку вышел в сад. Луна, словно сказочный белый фонарь, горела на лиловом небе; тлели редкие звезды. Воздух был теплый, но вдруг от снежных гор пахнуло холодом. От этого Гарцу захотелось разбежаться и прыгнуть. Сонный жук опрокинулся на спину, Гарц перевернул его и наблюдал, как он побежал по травинкам.
Кто-то играл «Kinderscenen» [20] Шумана. Гарц остановился послушать. Музыка звучала в лад его мыслям, обволакивала; в ночи, казалось, звучали девичьи голоса, а надежды и грезы, порожденные тьмой, возносились к горным вершинам, невидимым, но близким. Между стволами акаций мелькали белые платья. Это прогуливались Грета и Кристиан. Он направился к ним; в лицо бросилась краска, он почувствовал, как его с головой захлестнуло сладостное чувство. И вдруг он в ужасе остановился. Он влюблен! А ведь еще ничего не сделано, еще столько предстоит сделать! Не устоять перед парой красивых глазок! Белые платья уже скрылись из виду. Он не даст себя опутать, он подавит в себе это чувство! Гарц пошел прочь, но с каждым шагом сердце его болезненно сжималось.
За углом дома, в тени стены, стоял, прислонившись к дереву, итальянец Доминик. Он был в расшитых домашних туфлях и курил длинную трубку с вишневым чубуком. Типичный Мефистофель во фраке. Гарц подошел к нему.
— Одолжите мне карандаш, Доминик?
— Bien, m'sieur [21].
Пристроив визитную карточку на стволе дерева, Гарц написал миссис Диси: «Простите меня, я должен уехать. Через несколько дней рассчитываю вернуться и закончить портрет ваших племянниц».
Он послал Доминика за своей шляпой. Пока слуга ходил, он чуть было не разорвал карточку и не вернулся в дом.
Когда итальянец вернулся, Гарц сунул ему карточку в руку и пошел к тополям, высеребренным лунным светом и похожим на всклоченных призраков.
VIII
Гарц шатал по дороге прочь от виллы. Выла собака. А ему и без этого воя было тоскливо. Он заткнул пальцами уши, но тоскливый звук все равно проникал в них и отдавался болью в сердце. Неужели ничто не может избавить его от этого чувства? В старом доме на дамбе ему не стало легче, и он всю ночь шагал из угла в угол.
Перед самым рассветом он с рюкзаком за плечами уже шел по дороге к Мерзну.
Почти миновав Грис, он догнал человека, который шел посередине дороги и оставлял за собой струйку сигарного дыма.
— А! Мой друг, — сказал курильщик, — раненько же вы гуляете. Нам по дороге?
Это был граф Сарелля. Слабый свет придавал его бледному лицу какой-то серый оттенок; уже чернела, пробиваясь сквозь кожу, борода, небритая со вчерашнего дня; большие пальцы были засунуты в карманы наглухо застегнутого сюртука, а остальными он жестикулировал.
— Путешествуете? — сказал он, кивнув на рюкзак. — Вы рано вышли, а я поздно возвращаюсь; у нашего друга превосходный кюммель… я слишком много выпил. Кажется, вы еще не ложились? Если сон бежит от кого-нибудь, стоит ли отправляться на его поиски? Согласны? Лучше пить кюммель! Простите! Вы поступаете правильно: вы бежите! Бегите прочь как можно быстрей! Не ждите, не давайте этому захватить себя!
Гарц с изумлением смотрел на него.
— Простите, — повторил Сарелли, приподнимая шляпу. — Эта девушка… девушка в белом… я видел. Правильно делаете, что бежите прочь! — Он нетвердо держался на ногах. — Тот старикашка… Как его зовут… Трррефрри! Что за понятие о чести! — бормотал он. — Честь — понятие абстрактное! Кто не верен абстракции, тот низок. Погодите минутку!
Он прижал руку к боку, словно от боли.
Изгороди чуть-чуть порозовели; на длинной пустынной дороге, кроме их собственных шагов, не было слышно ни звука; вдруг защебетала птица, другая отозвалась — мир, казалось, наполнился тоненькими голосками.
Сарелли остановился.
— Эта девушка в белом… — быстро проговорил он. — Да! Вы поступаете правильно! Прочь! Не поддавайтесь! Я замешкался и попался… а что получилось? Все пошло прахом… а теперь… кюммель!
Он хрипло захохотал, подкрутил ус и покачнулся.
— Я был молодец хоть куда… все было по плечу Марио Сарелли; всему полку был примером. А потом, появилась она… хорошенькие глазки и белое платье, всегда в белом платье, как ваша, родинка на подбородке, ручки быстрые, а прикоснется… теплые, как солнечные лучики. И не стало прежнего Сарелли! Маленький домик у крепостного вала! Ручки, глазки, а здесь у нее ничего, — он похлопал себя по груди, — кроме пламени, от которого очень скоро остался только пепел… вот такой!.. — Он стряхнул белесый пепел с конца сигары. — Забавно! Вы согласны, hein? Когда-нибудь я вернусь и убью ее. А пока… кюммель!
Он остановился возле дома, стоявшего у самой дороги, и осклабился.
— Я уже надоел вам, — сказал он. Сигара его ударилась о землю у ног Гарца, выбросив сноп искр. — Я живу здесь… всего хорошего! Вы любите работать… ваша честь — это ваше искусство! Я понимаю. И потом вы молоды! Человек, которому плоть дороже чести, низок… я и есть низкий человек. Я, Марио Сарелли, низкий человек! Плоть мне дороже чести!
Он покачивался у калитки, с ухмылкой на лице; потом, спотыкаясь, поднялся на крыльцо и захлопнул за собой дверь. Но не успел Гарц сойти с места, как он вновь появился на пороге и поманил его рукой. Гарц невольно шагнул к нему и вошел в дом.