Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 7
Шрифт:
— Благоразумие под маской рыцарства?
— Вы, видимо, не понимаете моего чувства к миссис Ноуэл. Оно не укладывается в ваше представление о жизни. Но брак без этого чувства для меня немыслим — и вряд ли я когда-нибудь смогу испытать его к другой женщине.
И опять лорд Вэллис ощутил, что почва уходит у него из-под ног. Неужели это правда? И вдруг он понял: да, правда. Этот одержимый скорее сгорит на собственном огне, но не изменит себе. Он вдруг осознал всю серьезность создавшегося положения и растерялся.
— Больше я сейчас ничего не могу тебе сказать, — пробормотал он и поднялся из-за стола.
ГЛАВА XI
У леди Кастерли было одно неудобное свойство: она вставала чуть свет. Во всей Англии ни одна женщина не была таким знатоком утренних рос. Природа расстилала перед ней тысячи росных ковров — их ткали звезды минувшей ночи, что падают перед рассветом на темную землю и ждут только утра, чтобы в солнечных лучах вновь воспарить на небо. В Рейвеншеме она ежедневно гуляла в парке от половины восьмого до восьми и, если гостила у кого-нибудь, заставляла хозяев применяться к этой ее привычке.
Поэтому когда ее горничная Рэндл в семь часов утра пришла к горничной Барбары, которая в эту минуту зашнуровывала корсет, и сказала: «Старая леди велела разбудить мисс Бэбс», — та ничуть не удивилась.
— Хорошо. Да только леди Бэбс не очень-то обрадуется!
Десять минут спустя она вошла в белую комнату, всю пропитанную ароматом гвоздики, — в царство сладкого сна, куда сквозь пестрые ситцевые занавески просачивался свет летнего утра.
Барбара спала, подложив под щеку ладонь; ее золотисто-каштановые волосы, откинутые со лба, рассыпались по подушке, губы приоткрылись. «Вот бы мне такие волосы и губы!» — подумала горничная и невольно улыбнулась: леди Бэбс такая хорошенькая, во сне еще лучше, чем днем! И при взгляде на это очаровательное существо, спящее с улыбкой на устах, рассеялись тяжелые пары, дурманившие голову служанки, постоянно жившей в тепличной обстановке, где не могла естественно развиваться ее натура. Красота обладает таинственной силой: она расковывает души, очищает их от себялюбивых мыслей; глаза горничной смягчились, она стояла, затаив дыхание, — спящая Барбара была для нее воплощением золотого века, с мечтой о котором она ни за что не хотела расстаться. Барбара открыла глаза и, увидев горничную, спросила:
— Разве уже восемь, Стейси?
— Нет, но леди Кастерли желает, чтобы вы с ней погуляли.
— О господи! А мне снился такой чудесный сон!
— То-то вы улыбались.
— Мне снилось, что я могу летать.
— Вы подумайте!
— Я летела над землей и видела все так ясно, как вас теперь. Я парила, как ястреб. И чувствовала, что могу опуститься, где захочу. Это было восхитительно, Стейси, для меня не было ничего невозможного.
И, вновь положив голову на подушку, она закрыла глаза. Солнечный свет, пробиваясь меж полураздвинутых занавесок, озарял ее лицо.
Горничной вдруг захотелось протянуть руку и погладить эту полную белую шею.
— Летательные аппараты — глупость, — пробормотала Барбара. Наслаждение — когда летишь сама, на крыльях!
— Леди Кастерли уже в саду.
Барбара вскочила. У статуи Дианы, глядя на цветы, стояла маленькая фигурка в сером». Барбара вздохнула. Во сне рядом с ней парил другой ястреб, и сейчас, принимая ванну, а потом одеваясь, она с удивлением об этом вспоминала, а по всему ее телу пробегала какая-то странная и приятная дрожь.
В спешке она забыла шляпу и, на ходу застегивая полотняное платье, торопливо спустилась по лестнице и георгианским коридором побежала в сад. У самого выхода она, чуть не оказалась в объятиях Куртье.
В то утро он проснулся рано и прежде всего подумал об Одри Ноуэл, которой грозил скандал; потом о своей вчерашней спутнице, такой юной и лучезарной, чей образ завладел его мыслями. Он весь ушел в эти воспоминания. Да, она — сама юность. Поистине совершенство: совсем еще юная — и никакой ребячливости!
— Крылатая победа! — воскликнул он, когда Барбара чуть не сбила его с ног.
Ответ Барбары был в том же духе:
— Ястреб! Знаете, мистер Куртье, мне снилось, что мы с вами летаем.
— Если бы боги послали этот сон мне… — серьезно ответил Куртье.
На пороге Барбара обернулась, с улыбкой взглянула на него и вышла.
Леди Кастерли в обществе Энн, которая рассудила, что гулять по саду в такую рань ново и заманчиво, критически разглядывала какие-то незнакомые ей цветы. Увидев внучку, она тотчас спросила:
— Это что такое?
— Немезия.
— В первый раз слышу.
— На них теперь мода, бабушка.
— Немезия? — переспросила леди Кастерли. — Какое Немезида имеет отношение к цветам? Терпеть не могу садовников и все эти дурацкие названия. Где твоя шляпа? Мне нравится цвет твоего платья. Смотри, пуговица расстегнута.
И, подняв сухонькую ручку, поразительно крепкую для ее лет, она застегнула предпоследнюю сверху пуговку на корсаже Барбары.
— Ты просто цветешь, милочка. Эта женщина далеко живет? Мы идем к ней.
— Наверно, она еще не встала. Глаза леди Кастерли зло сверкнули.
— Ты ведь так ее хвалишь. Здоровая, да к тому же порядочная женщина не станет нежиться в постели после половины восьмого; Какой дорогой ближе всего? Нет, Энн, мы не можем взять тебя с собой.
Энн пристально посмотрела на прабабушку и, помедлив, ответила:
— Знаете, я все равно не могу пойти с вами: у меня дела.
— Вот и хорошо, — сказала леди Кастерли. — Тогда беги.
Поджав губы, Энн отошла к другой клумбе с немезией и озабоченно склонилась над цветами, всем своим видом давая понять, что она нашла кое-что такое, чего еще никто не видел.
— Ого! — сказала леди Кастерли и быстро засеменила к выходу из сада.
Все время, пока они шли по аллее, она придирчиво разглядывала деревья и рассуждала о том, как следует содержать парки. Экий жалкий век! — говорила она. Искусство выращивать леса, как и зодчество и многие другие занятия, требующие веры и терпеливого усердия, начисто утрачено. Когда-то она заставила дедушку Барбары изучить лесоводство — и в Кэттоне (ее имении) и даже в Рэйвеншеме на деревья любо поглядеть. А в Монкленде они мерзостно запущены. Ведь тут растет, например, лучший итальянский кипарис во всей Англии, а как за ним ухаживают? Просто стыд и срам!