Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик
Шрифт:
Возьмем, к примеру, то, что разрешалось законом и что фарисеи стремились распространить еще шире, за рамки дозволенного. Закон позволял развод в том случае, когда муж обнаруживает в жене «что–нибудь противное» (Втор. 24:1–3). Однако предания все больше и больше поощряли такое его толкование, согласно которому развод мог произойти из–за любого произвольного каприза мужа. Согласно Мф. 19:3, фарисеи спросили Иисуса: «По всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?». В ответ Иисус напомнил им о том, зачем вообще была создана семья и каково ее предвечное предназначение (согласно Быт.), а потом, по всей видимости, ограничил позволительную причину развода только супружеской неверностью (Мф. 5:31,32). Далее, закон позволял возмездие в судебных разбирательствах; это было сделано для того, чтобы дать судьям какую–то основу для наложения наказания, а также для того, чтобы ограничить максимальную степень такого наказания и ввести принцип соответствия кары самому преступлению («око за око, зуб за зуб»). Однако предания распространяли этот принцип и на личные взаимоотношения
Книжники стремились не только расширить сферу дозволенного законом, но и ограничить его неудобные запреты. Так, например, закон Божий говорил: «Возлюби ближнего своего». В преданиях слово «ближний» истолковывалось в узком смысле и распространялось только на собратьев–израильтян, — иногда даже, более того, только на личных друзей. Таким образом, книжники, в конечном итоге, превращали заповедь «Возлюби ближнего своего» в совсем иную: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего» (чего в самом законе, конечно же, нет). Как пишет X. М. Скотт, «фарисейская этика учила израильтян ненавидеть язычников, как личных врагов» [111] . Иисус воспротивился подобным установлениям и вместо этого провозгласил истинный смысл заповеди — слово «ближний» подразумевает и врагов тоже: «Я говорю вам: любите врагов ваших…» (Мф. 5:43–48). Подобным же образом книжники ограничили еще одну заповедь. «Не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои», — говорили они, как будто Господь всего–навсего запрещал некоторые клятвы, а другие позволял. Но Иисус не принимал никаких ограничений. Напротив, Он сказал, что истинным смыслом заповеди было «не клянись вовсе». Все обещания нужно сдерживать, а христианин должен быть настолько честен, чтобы ему не требовалось подкреплять свои слова клятвой: «Да будет слово ваше: „да, да", „нет, нет"; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5:33—37).
111
Scott, p. 354.
Принцип остается тем же самым и по отношению к двум другим заповедям, о которых упоминает Иисус.
Касались они убийства и прелюбодеяния. Как это принято и в сегодняшней поверхностной нравственности, так и предания старцев ограничивали запреты самим актом преступления. Однако Иисус подчеркнул, что закон имеет в виду нечто большее. Гневная мысль и оскорбительное слово тоже являются нарушением заповеди об убийстве и подставляют нас под угрозу суда и наказания. Точно также похотливый взгляд уже равен прелюбодеянию, ибо «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5:21–26 и 27–30).
Эти шесть примеров не оставляют нам сомнений в истинном смысле слов Иисуса о том, почему праведность христиан должна превышать праведность фарисеев. Христианская праведность принимает все, что говорит закон, не пытаясь уклониться от его требований. Она признает, что сфера действия закона простирается не только на сами слова или поступки, но и дальше, на человеческие помыслы и побуждения сердца. Фарисейская праведность была внешним подчинением человеческим преданиям; христианская праведность — это внутреннее послушание разума и сердца открытой нам Божьей воле.
Сейчас необходимо добавить, что «новой нравственности» свойственны тенденции, похожие на те, к чему склонялась нравственность фарисейская (хотя и не идентичные ей). Конечно, приверженцы «новой нравственности» утверждают как раз противоположное. Они считают, что Иисус подходил к закону гораздо более либерально, нежели Его противники (взгляните хотя бы на то, как Он «нарушал субботу» и как реагировали на это возмущенные фарисеи). А далее они утверждают, что их слова, обращенные к защитникам «старой нравственности», ничем не отличаются от того, что Иисус говорил фарисеям. Однако мы не согласны с тем, что Иисус нарушал субботу или собирался это сделать (ибо Он признавал, что суббота утверждена Богом). Все, что Он сделал, — это преступил некоторые из традиционных постановлений старцев касательно субботы, чтобы таким образом показать истинный смысл Божьей заповеди. Но мы вернемся к этому позднее.
Безусловно, между фарисейской и новой нравственностью существует радикальное различие. Оно заключается хотя бы в том, что первая была абсолютистской и предписательной, а вторая является относительной и ситуационной. Тем не менее, есть один момент, который позволяет нам провести между ними параллель. Он заключается в том, что и та и другая нравственность, в конечном итоге, преуменьшают требования закона. Как утверждал Иисус, фарисеи были виновны в том, что неверно истолковали закон и, тем самым, «разбавили» его. Учение новой нравственности идет еще дальше и настаивает, что категория закона Для христиан всецело отменена. Христианин не находится «под законом» ни в каком смысле, говорят они. Нетронутым остался единственный закон, а именно: всеобъемлющий закон любви. Он один является абсолютом; других абсолютов нет. «Не предписано ничего, кроме любви» — таков лозунг новых моралистов.
«Ничто другое не способно сделать поступок, слово или мысль хорошей или дурной» [112] .
Нужно быть справедливыми к новым моралистам. Они — по крайней мере, лучшие из них — не поощряют нравственную вседозволенность. Некоторые из них даже полагают, что требования любви не мягче, но строже, нежели заповеди закона. Так, доктор Робинсон подчеркивает, что «казуистика любви должна проникать глубже, а взгляд ее должен быть острее и требовательнее, чем любое слово закона» [113] . Однако его высказывания сомнительны, потому что новая нравственность отвергает все абсолюты, кроме любви, в то время как старая нравственность стремится удовлетворить требования как любви, так и закона одновременно. Более того, нет никаких сомнений в том, что в популярном понимании новая нравственность гораздо менее требовательна по сравнению со старой (неважно, кто именно в этом повинен); ведь даже древний запрет на прелюбодеяние можно отбросить, если блудник искренне верит, что его действия продиктованы любовью.
112
Quotations from J. A.T. Robinson's Honest to God (SCM Press, 1963), pp. 114–119.
113
Honest to God, p. 118; cf Christian Morals Today, p. 42.
В этом случае христианин, опирающийся на Библию, просто не может не подчеркнуть, что в христианской нравственности Нового Завета (называйте ее «новой» или «старой» — все равно) любовь и закон не являются несовместимыми, — и уж, конечно, взаимоисключающими. Ибо любовь нуждается в том, чтобы закон направлял ее. Было бы наивно утверждать, что любви не нужно никакого ориентира извне, ибо «в нее изначально встроен нравственный компас, позволяющий ей интуитивно постигать глубочайшие нужды другого человека и отвечать на них» [114] . Неужели новые моралисты забыли, насколько человек грешен? Любовь тоже не безукоризненна. На самом деле иногда она бывает даже слепой. Поэтому Бог и дал нам заповеди, чтобы прочертить тропы для любви. Пять заповедей второй скрижали закона как раз и говорят нам о способах выражения любви. Отсюда и слова апостола Павла: «Любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: „не прелюбодействуй", „не убивай", „не кради", „не лжесвидетельствуй", „не пожелай чужого" и все другие заключаются в сем слове: „люби ближнего своего, как самого себя". Любовь не делает ближнему зла; итак, любовь есть исполнение закона» (Рим. 13:8–10; ср.: Гал. 5:14; 6:2). Любовь не является окончанием закона (то есть не отменяет его). Любовь есть исполнение закона (то есть подчиняется ему). И, говоря о любви и законе, Новый Завет провозглашает, что тот, «кто любит, — соблюдает закон», а не наоборот.
114
Honest to God, p. 115.
Так почему же тогда Павел в Рим. 6:15 говорит, что христианин «не под законом» (ведь его слова как раз подтверждают правильность выводов новых моралистов)? Апостол действительно неоднократно повторяет это выражение, но никогда не подает его как простое отрицание, не оставляет его вне контекста. Всегда добавляется (или, по крайней мере, подразумевается) контраст. Вообще, любое отрицательное высказывание понять невозможно, если не знаешь, чту ставится в сравнение. Например, если я скажу, что кто–то из моих знакомых «на человека не похож», вам никак не узнать, что я имею в виду. Может, я даю своему знакомому необычайно лестный комплимент и хочу сказать, что он просто ангел. А может, я обливаю его презрением, говоря, что он грязен, как скотина, мрачен, как туча, или худ, как щепка. Помню, как однажды я поверг своих друзей в настоящий ужас, когда, вернувшись из поездки в Америку и Австралию, заявил, что «не принимал ванну уже семь недель». Они уж было собрались отчехвостить меня за непростительное презрение к гигиене, но я вовремя успел ввернуть, что «зато каждый день принимал душ»! Так вот, каждое отрицательное утверждение может привести к заблуждению, если его не рассматривать в свете положительного высказывания, с которым оно сравнивается.
Как уже было сказано, апостол Павел никогда не оставлял свои отрицания «в воздухе». Его высказывания о том, что христианин — «не под законом», не означали, что для христианина закон полностью отменяется. Здесь имеется в виду, что христианин перестает искать в законе свое оправдание и освящение. В любом случае, подобные его действия были бы бессмысленны из–за «бессилия» закона. Павел пишет: «Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего…» (Рим. 8:3). Отсюда мы можем видеть, что слабость закона заключается не в нем самом, но в нас. Из–за своей греховной натуры мы не в состоянии сами соблюдать закон. А поскольку мы не можем его соблюсти, он не может ни оправдать нас, ни освятить. Вместо этого Бог сделал для нас и в нас то, что не способен был совершить закон. А сделал Он это, послав в мир Своего Сына и Своего Духа. Он оправдывает нас смертью Своего Сына и освящает нас Духом, живущим внутри нас (Рим. 8:3,4). Таким образом, Бог принимает нас не благодаря нашим же попыткам исполнить закон, но благодаря делу спасения, совершенному Христом. Точно также Его путь к святости состоит не в наших усилиях соблюсти закон, но во внутренней работе Святого Духа.