Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ
Шрифт:
— Сами вы… — выпалила мегера и запричитала: — Ох, мне дурно… Матильда, веер! Помаши мне, — попросила она одну подругу. — Маши же, пока я не упала в обморок. Воды!
— Вода кончилась, — ответила Матильда.
— Принесите еще, — произнесла Мэри.
Я вернулся с бокалом и застал рядом с женщинами Смита.
— Дай сюда, — распорядился он и протянул мегере бокал: — Вот, выпейте.
— Не из ваших рук, — отозвалась та. — Матильда, будь добра.
Матильда поднесла ей бокал, и мегера осушила его одним глотком, словно это был Последний запас воды на земле.
— Эта баба выпьет море, — шепнул мне Смит, после чего скомандовал: — Сильвер, еще воды!
Я сделал, как он просил.
— Теперь пускай пьет из моих рук, — сказал Смит.
Мегера взглянула на него и свалилась в обморок. Смит плеснул на нее водой. Она очнулась, открыла глаза и снова сомлела.
— Черт с ней, — произнес Смит. — Не так уж я страшен, — добавил он, ощупывая лицо пятерней.
— Она просто гордячка, — сказала ему Мэри.
— Тебя здесь никто не тронет, — пообещал я.
— И сестру? — спросила она, беря Евангелину за руку.
— И ее.
— Мы ребята что надо, — усмехнулся Смит. — Особенно Сильвер. Верно, кок? А все от знатных кровей. Так, мистер Сильвер?
— Кроме клуш встречаются и петухи, — сказал я Мэри. — Клуши квохчут, а петухи хорохорятся. Верно, мистер Смит?
— За работу, мистер Сильвер. Штурвал должен блестеть. Живо! — бросил он и ушел, не попрощавшись ни со мной, ни с дамами.
— Вы нас защитите? — спросила Мэри. Я ответил, что буду рад ей помочь. Мегера, которая ожила тотчас после ухода Смита, полюбопытствовала, кто защитит женщин от меня.
— Он нас спасет, — сказала ей Мэри. — Я верю в него. — Она положила мне руку на плечо и погладила, словно я был бродячим псом. Я даже опешил. Наш брат не привык к таким нежностям.
Мегера уставилась на нас.
— Теперь мне ясно, что нас ждет.
Тем же вечером, после собачьей вахты, я пришел к Мэри. Женщины спали, кроме нее с сестрой да той ведьмы. Мэри прижала палец к губам и повела меня прямиком на корму, к фонарям.
Мегера, позабыв обязанности сторожевой, следила за нами и отвернулась, лишь когда Евангелина осадила ее взглядом.
Волны в ту ночь разыгрались, поэтому в той части палубы никто не спал, чтобы не вскакивать от холодного душа. В остальном погода стояла тихая, и мы с Мэри не возражали против воли, поскольку они глушили храп и свист команды. Мы слушали только шорох моря.
Мэри ахнула, когда нас обрызгало из-за борта. Я сказал, что море всего лишь желает ей спокойной ночи, и в следующий раз она даже не вздрогнула. Мэри не пошла у волн на поводу, и волны, узнав такую же твердую волю, на время сдались.
Я привык к ночной стуже на море, а Мэри — нет, поэтому спросил, не холодно ли ей. Она ответила, что не против небольшой ломоты в костях. При такой бойкости и отношении к холоду из нее вышел бы славный матрос. Если бы я смог избавить ее от всей этой женской сбруи.
Мэри меня удивила, достав из-под корсета часы и три фартинга. Корсет у нее был затянут отменно, так что ей пришлось повозиться, чтобы извлечь сокровища. Я поразился. Часы определенно принадлежали Пью. Мэри покачала их на цепочке, а потом снова спрятала под корсет. Потом она показала монеты. Я повертел их в пальцах и отдал ей.
— Ловко, — сказал я. Большей похвалы мне на ум не пришло. Выходит, она залезла в карман к лучшим морским разбойникам! — Ловко, — повторил я. Она просияла и отправила монеты туда же, и свою копилку.
Потом Мэри спросила, смогу ли я защитить ее, как обещал. Ветер, который явно был с ней заодно, раздул бакштагом складки ее платья и показал мне краешек плеча. Я кивнул.
Мэри оперлась спиной о планширь. Я сложил руки. Она сделала так же. Мы оба молчали: это был немой вызов. Потом она развела мои руки, а я — ее, и тут она засмеялась. Такого смеха у женщин я в жизни не слышал: грудной, низкий, он словно шел из глубины корсета, с задорными нотками, как перезвон колокольчика. Если бы не колокольчик, смех походил бы на мужской. Я на миг задумался, уж не проглотила ли она своего разбойника целиком. Хотя вряд ли, к себе в копилку Мэри никого не пустила бы — хоть живого, хоть мертвого.
До сих пор я встречался только с портовыми дамочками. Они были насквозь продажны: быстро раздевали, быстро раздевались, быстро делали свое дело,’ не отрывая глаз от ходиков.
Море вспомнило о своих правах и окатило нас пеной. Я обнял Мэри за талию, а она оттолкнула мою руку. Что ни говори, с портовыми девками ее не сравнить.
В свое время мы с Томом наслушались проповедей о Далиле и Иезавели. Бристольские святоши частенько их поминали и клеймили во всеуслышание. Сдается мне, если бы эти дамочки и впрямь были страшны как смертный грех, им бы так подолгу не перемывали кости. Должно быть, проповедники находили в них какое-то утешение.
Я бы мог исписать милю пергамента об устройстве судов, но по части деталей женского гардероба был полным невеждой. У Пила в книгах таких слов не было. Впрочем, я не видел особенного проку в том, чтобы запоминать названия вещей, которые так и слетали с хозяек.
У Мэри на платье было нечто вроде штифта. Когда она его вытянула, верхняя часть ее попоны упала ниже талии, открыв глазам половину ее ладной фигурки, хотя и завернутую в какое-то шелковое тряпье.
Я ждал, пока она расправится с остальными частями сбруи. Предположив, что времени на это уйдет изрядно, я тоже решил разоблачиться: стянул сапоги и чулки. Мне снова припомнились проповеди. Адам и Ева, если верить священникам, устыдились своей наготы. Наверное, они не были так хороши, как мы с Мэри в свете корабельных фонарей.
Я уже собирался расстегнуть ремень, когда она подняла руку и завела самую долгую нашу беседу. Мэри стала рассказывать о своей плантации и о том, как ей нужен хозяин, а я описал наш морской промысел. Она сообщила, что разводила многие культуры, но больше всего ее заняла кукуруза. «Иные побеги, — говорила она, — растут ввысь и ввысь, а другие так и остаются низкорослыми. Стоят они сплошной стеной, воды с солнцем достается всем поровну. Значит, — рассудила она, — все дело в воле. Одни тянутся к солнцу, другим роднее земля». Я сказал ей, что мало смыслю в земледелии, но, в конце концов, вся кукуруза попадает под скос. Поэтому рассуждать о ней проку нет.