Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ
Шрифт:
Того, кто объездил весь свет, удивить невозможно. Я повидал великое множество извергов, а с иными даже плавал. Встречал всех тварей, какие только водятся на земле, в воде или в воздухе, а тут даже меня передернуло.
— Крусадо, — сказал я, почти не веря глазам. Капитан-испанец изрезал Соломону всю грудь, и отметины складывались в огромный крест — как на португальской монете.
— Я не предал веру. Не предал, — твердил Соломон.
— Здесь ты среди своих, тебе будут рады. Просто дай им время. Жизнь наша тихая, как в штиль, разве что иногда ураган побушует и уймется. Здесь нет ни сословий, ни каст. Все сидят за одним столом, и каждый может идти своим путем до тех пор, пока он не расходится с моим. У нас есть общая цель: кроны, фунты, дукаты и дублоны.
Я, как ни горько это признавать, ошибался в Соломоне. Конечно, в тебе я тоже ошибся. Сдается мне, все в нашей жизни переплелось — ты, я, море, Соломон, погибель. Все мы неразделимы.
Теперь вспомню об одном нашем знакомом и его голове.
Малый этот как будто был родом из Плимута, а может, из Хаммерсмита. А если подумать, то и из Гулля. Так или иначе, когда мои люди взбунтуются и приволокут тебя сюда, я у тебя уточню, прежде чем убивать. Тогда, на пути к сокровищу, перед нами замаячили берега Вест-Индии (мы ошиблись в расчетах, положившись на числа из загадки с тучными и тощими колосьями), и один матросик, решив, что с него хватит приключений, попросил Эдварда отпустить его на свободу. При этом он изъявил желание забрать накопленную долю в пятьдесят гиней, сославшись на мое обещание наградить всю команду, чуть только мы прибудем на острова. Эдвард велел ему встать. Простофиля вытянулся во фрунт, словно был одним из твоих солдат-наемников. Эдвард позаимствовал у Пью пивную кружку и ударил матроса по голове. От удара тот повалился на пол, но вскоре поднялся. Эдвард снова воспользовался кружкой. Матрос упал и поднялся опять. Эдвард велел бросить бедолагу за борт, и вся наша братия сгрудилась вокруг недоумка. Никто не осмелился перечить Эдварду — матросу за отсутствием поддержки светило отправиться на корм рыбам, но тут вмешался Соломон.
— Он же один из вас! — прокричал он в лицо Эдварду. Без подергиваний и раскачиваний, без стука по зубам. Эдвард опешил, как и все остальные, но удостоил Соломона не большим вниманием, нежели чаек за кормой, а вместо этого схватил ружье и прицелился в беднягу матроса.
— К-планширю его, — приказал Эдвард команде. Соломон вышел вперед и загородил собой «ослушника». — Что ж, не придется тратить лишнюю пулю, — произнес Эдвард. Он не часто пускался в разглагольствования, но в тот день превзошел себя. — Я заколол Кровавого Билла. Кто ты такой в сравнении с ним? — Ответа Эдвард не дождался. — Сегодня мы побережем порох, ребята. Я намерен уложить их обоих одним выстрелом. По мне, лучше целить в голову. Посмотрим, смогут ли они хлопать крыльями и кудахтать, как цыплята после встречи с кухаркой. Делайте ставки. С другой стороны, если я пущу пулю в живот, они умрут медленнее. — Эдвард обвел глазами публику, чтобы услышать ее мнение. Команда, однако же, не определилась, поэтому он продолжил: — Еще я могу продырявить им грудь. — Он поднял ствол ружья, словно целясь, и опять опустил. — Смерть будет быстрой и уже не такой желанной. — С этими словами Эдвард откинул назад волосы. — Можно отстрелить им ноги. Хотя много труда после них драить палубу. — Он оглянулся на Пью, который как будто бы прикидывал, сколько именно уйдет на то, чтобы смыть кровь и разобраться с оторванными конечностями. Соломон раскинул руки, загораживая матроса. Соленый бродяга уже пришел в себя и молил о пощаде, скорчившись у него за спиной. — Пусть будет сюрприз, — подытожил Эдвард. — Наш капитан любит сюрпризы.
Так оно и было. Поэтому я оттащил Соломона прочь с линии огня, как он ни сопротивлялся. Джимми и Луису это не понравилось, однако больше всех был недоволен Соломон, а он умел обращаться со шпагой. Я не успел вовремя захлопнуть ему рот, и он выкрикнул:
— Оставь его!
Я ослабил хватку, так как подумал, что Соломон уже не кинется под пулю.
— Это убийство! — прокричал он.
Как будто мы не знали.
Эдвард недовольно оглянулся на меня.
— Подними его, — приказал он Пью. — У него голова валится. Пусть видит, как я буду стрелять.
Пью поспешил исполнить команду — приподнял матросу голову.
— Так-то лучше.
— Только не зацепи Пью! — выкрикнул тот, торопливо отбегая в сторону.
Бедняга едва стоял на ногах. Он в любой миг был готов рухнуть. Его голова уже падала на грудь, когда Эдвард ее прострелил. Матрос упал.
Пью пошарил в карманах несчастного и с горестным видом протянул:
— Пусто.
Другой малый взвалил труп себе на плечо и скинул в море.
Эдвард ударил Соломона ружейным прикладом. Я схватил своего штурмана за руку.
— Ступай вниз.
Эдвард вспыхнул:
— Что скажет команда?
— Это моя команда. Дай сюда, — проговорил я и забрал у него ружье.
Эдвард без звука отправился к себе в каморку.
Надо было отдать ему этот ствол. С другой стороны, он заявил, что разделался с Кровавым Биллом, хотя любой суд записал бы убийство за мной. Эдвард меня просто опередил, а кинжал у него в руке оказался случайно, когда Билл на него напоролся.
И все-таки надо было ему разрешить продырявить Соломона. Как-никак Эдвард был моим штурманом, а капитану негоже выставлять свою правую руку на посмешище. Игра есть игра. Люди сделали ставки и были вынуждены спорить повторно — на ветер, на то, с какого борта взлетят чайки, когда зайдет солнце, и сколько Соломону осталось жить — неделю или меньше. Я ставок не делал.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. СОЛОМОНОВ СУД
Твой мальчишка постучался в мою дверь, а когда я не ответил, принялся за мой обед. Судя по всему, он сжевал его вместе с костями — было слышно, как он их разгрызает и высасывает мозг. Должно быть, отрава пришлась ему по вкусу: покончив с едой, он звучно рыгнул и утопал в направлении бака грузнее, чем раньше.
Когда Эдвард застрелил матроса, мы находились в душном Карибском море. Это важное место на карте, поскольку многое изменилось с того дня — словно бы погода испортилась. Всего днем раньше мы плясали с туземцами на берегу. Даже ты пустился в пляс. Цветастое платье мулатки разлеталось чуть не до мыса Горн, когда ты кружил ее и вас подхватывал ветер. С тебя сбило шляпу. Другая мулатка с корзиной на голове подобрала ее, не уронив ни одного лимона. Расставшись с женщинами, ты сел на песок, и мы выпили по маленькой.
На следующий день погода переменилась. Ветер стих, берег опустел, и ничто не напоминало о прошедшей ночи, кроме сандалии, забытой кем-то из туземок. Ее то выносило на берег, то смывало в море, пока вовсе не унесло с приливом. Мы чинили корабль и готовились к отплытию. Вот тогда-то тот самый матрос, пьяный со вчерашней попойки или же от запаха цветов и плодов, бросил Эдварду вызов. А вслед за ним — Соломон. И как только я отобрал у него ружье — клянусь — наступил мертвый штиль. Сандалию мулатки, должно быть, унесло в залив Доброй Погоды вместе с останками моряка. Следы того злополучного дня до сих пор не смыты.
В ночь после расправы — безветренную ночь — я напился один у себя в каюте. Бонс собирался было поучаствовать, но покинул меня, как только я завел разговор о случившемся. Пожаловался на несварение. Мне было нужно, чтобы кто-то со мной выпил, выслушал, может, сыграл кон-другой в кости. Я позвал Пью — он что-то вынюхивал за дверью — и велел привести Соломона.
От рома Соломон отказался. Ну и упрям же он был, доложу я тебе. Тогда я пожаловал ему рубаху в расчете на то, что своей старой он накрыл товарища, которого подстрелил Эдвард.
— На Хай-стрит таких не продают, — сказал я, — зато ее запятнала испанская кровь.
Соломон отверг мой подарок. Я предложил ему выбрать другую рубаху. Он взял простую, не отмеченную в бою или какой-нибудь передряге. Что ж, о вкусах не спорят.
— Сейчас ночь. Я замерз, — произнес он. — Только поэтому и беру.
Соломон вечно все усложнял и даже тогда не мог смолчать. Он обвел глазами мою каюту, ненадолго задержал взгляд на пистолетах, клинках и мушкетах, а затем пошарил им по кладовке со съестным.