Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ
Шрифт:
И Джим сказал.
— Свободу, — произнес он. Я в тот миг, наверное, побагровел почище его. А Джим на этом не остановился. — Разверни корабль, — сказал этот сосунок, точно он, а не я был капитаном. Разве лазать день-деньской по вантам, не заботясь ни о чем, кроме палубы и моря под тобой, — не самая настоящая свобода? Ты да я это знаем. Нет большей воли на свете, но за Джима говорил Соломон.
— Ладно, Джим, — ответил я ему. — Я подарю тебе свободу. Разверну корабль и доставлю тебя в Бристоль. — Он выпрямил спину. — Ты вернешься богачом, Джим. Настоящим морским волком. Разрази меня гром, если я вру. Но сейчас, Джим, я туда отправиться не могу. — Он немного понурился, но тотчас вскинул голову, как сделал бы всякий бристольский мальчишка. — Мы идем за сокровищами, Джим. К острову. Что Билли Бонс тебе о нем говорил?
Джим плюнул в сторону.
— Плюешься, как судейский пес. Что ж, может статься, однажды ты спасешь меня от ранней кончины.
— За мной вышлют корабль. И будут гнать тебя до самого твоего острова, а потом вздернут.
Тут-то он и попался ко мне на крючок.
— Весьма возможно, Джим. Только куда они поплывут, если Бонс не дал вам карту? Как они отыщут мой остров?
Джим ответил, будто слышал Бонсовы бредни о нем. Я похвалил его за наблюдательность — на самом деле хорошо продуманный блеф.
— Клянусь всеми локонами твоей дорогой матушки, Джим, ты увидишь мое сокровище. Такое, о котором бристольский оборвыш может только мечтать. Корону из чистого золота, если верить Соломону. — В его глазах появился блеск. — Хотя зачем гоняться за короной, если есть картинка? Слышал, Соломон нарисовал ее для тебя. Что ж, щедрости ему не занимать. Вот уж воистину благодетель — он подарил тебе целый пергамент, а я предлагаю всего лишь презренное золото.
На следующий день я опять отправил парня к Смоллетту, который продержал его до вечера на вантах, а сам — еще не взошла луна — отправился пообщаться с Соломоном, уговаривая его поразить меня либо лучшим проклятием, либо лучшей тайной. Я напомнил, что мог бы задать ему линьков в любой момент, однако не люблю нарушать пари, а потому предложил сказать все добровольно, чтобы >: \ не пришлось прибегать к кровопусканию. Еще я прибавил, что Джим рано или поздно привыкнет лазать по снастям и все мне расскажет, и тогда он, Соломон, проиграет этот раунд. Он не проклял меня в ответ и не стал откровенничать, а пошел на хитрость.
— Твоя Мэри, — сказал он, стуча пальцами по подбородку, — твоя Мэри предпочла Эдварда.
— Не может быть. Только не Эдварда. Да и ему нравилась Евангелина, а не Мэри.
— Он сам мне сказал. Твой Эдвард. — Глаза Соломона вновь превратились в два кинжала. — Дай мне свободу.
Что ни говори, подлец знал, чем меня пронять. Не иначе игра его забавляла.
Я взял его за руки и повернул их ладонями вверх.
— Послушай-ка, — сказал я и ткнул ему пальцем в ладонь. — Это, часом, не тайна? Ну, где здесь тайна? — Тут я уронил его руку и произнес напоследок: — Победа будет за мной.
Соломон солгал. Что говоришь, мой молчаливый друг? Не надо увиливать. Бормочи, пока не устанет язык, — меня снова пробирает жар.
Подойди ближе. Я тебя вижу — не прячься в тени. Лихорадка утягивает меня на глубину, и я хочу перерезать тебе глотку, прежде чем отправляться под воду.
Теперь вернемся к разговору.
Маллет сказал «мы почти в порту». Как вышло, что он до сих пор жив? Ах да, сокровище. Маллет не умрет, пока я не сообщу ему точное место. Теперь вспомнил.
Этой хвори меня не одолеть.
Выпей со мной, дружище, покуда я расскажу тебе лучшую часть этой истории. Вытащи трубку и выпей. Налей еще. Мои байки почти так же вкусны, как мое пойло. Пей до дна.
Да-да, Маллет. Помню. И мой рассказ. Я отвлекся. Вскоре мы будем в Лондоне, где одного из нас ждет петля. Ну что же…
Для юнги нет лучшей науки, чем тяжелый труд. Поэтому Джим Хокинс стоял на вахте до тех пор, пока не валился с ног. Один матрос научил его чинить паруса, другой — плясать джигу. Какой-то малый из Хейшема показал, как протискиваться в орудийные порты, будто угорь. Валлиец (имени не припомню) читал ему трактаты о шельмовстве, ирландец разглагольствовал о ножах и кинжалах. Между прочим, Джиму порой приходилось несладко. Он должен был таскать бочонки с юта на бак, до посинения закручивать ганшпуг и выполнять все поручения, которые мог выдумать Смоллетт для скорейшего превращения мальчишки в моряка. Вскоре Джим по собственной воле начал спать вместе со всеми на палубе, нежели спускаться к Соломону. Я понял: теперь он мой.
Прошло много дней, и когда наконец мы достигли острова Сокровищ, Смоллетт предложил сразу же снарядить ялик до отмели, а я решил подождать рассвета, чтобы перед высадкой подразнить Соломона. Мне не потребовался фонарь, чтобы увидеть его глаза, — довольно было луны, моей луны. Соломон проиграл, я победил.
Я сказал ему, что он останется моим пленником до конца своих дней, свидетелем моих злодейств. Мне море будет зеленее, а небо — выше, если он будет со мной в такие минуты, о чем я ему и сообщил, а после добавил, что Джим теперь такой же славный бродяга с деревянным сердцем, как у моих святых. Да и могло ли быть иначе, если я сам его сотворил, как резчик-испанец — тех кающихся грешников?
Соломон оглядел меня с тоской и сказал то, о чем я и сам догадывался:
— Бонс мне во всем признался. Пришел ко мне как-то за лекарством — от Бена Ганна, который чесал ему спину. Только это был не Бен Ганн, а Пью. Пью вливал ему в глотку отраву и рассказывал ему все о сокровище — чтобы ты убил Бонса, а его повысил.
— Я ни за что бы не назначил краба штурманом.
— В таком случае он подпаивал Бонса ради забавы. Пью все знал. Твой Эдвард велел ему не спускать с тебя глаз. Приставил его следить за тобой и обо всем докладывать. Он обещал поделиться сокровищами с Пью, так как почти разгадал все загадки, пока был в Лондоне. Возможно, Пью ждал его возвращения. А если бы до той поры ты убил Бонса или он — тебя, это было бы… — Соломон замолк, подыскивая слова, — как перо Эдварду на шляпу.
— Больше мне не о чем тебя просить.
— Остается еще слово «кровь», — добавил Соломон.
— Да-да, кровь. Океан полон ею.
Соломон, такой печальный еще миг назад, покатился со смеху.
— Кровь крови рознь, — выдавил он.
— A-а, ты о Томасе Бладе. Я почти нашел с ним общий язык, даром что он мертвец. Шифры — его работа. Эдварду досталась Библия, которой он владел.
— Ты впрямь ничего не понял, — сказал Соломон. — Свободу.
Каков, а?
— Кое-кто от добра добра ищет, — ответил я и покинул его ради снов о короне.
Спал я крепко. Слишком крепко, друг мой.
Разбудил меня Смоллетт, молотя в дверь.
— Они сбежали! — кричал он. — Оба! Соломон и мальчишка! На ялике!
— За ними! — приказал я. — За Джимом! За Соломоном! Шлюпки на воду!
Задай я им курс, так и гребли бы до самого Китайского моря, охаживая веслами волны.
Моя команда побежала вокруг острова. Я же направился прямиком к могиле мертвеца, взяв с собой только Смоллетта и еще несколько пар рук. Мы продирались сквозь терновник и бурелом, и коротышка Смоллетт расцарапал ноги о шипы. У него пошла кровь, чему я был даже рад. Без крови не бывает награды.