Джули отрешённый
Шрифт:
Страпп вскочил, кто-то у меня за спиной выдохнул: «Господи Иисусе…» – зал опять зашумел. Наконец, порядок был восстановлен, и все взгляды обратились к Хоумзу в ожидании ответа.
– Это злобное, чудовищное обвинение. Это неправда, – произнес он дрожащим голосом.
– Спросить мне об этом самого Джули, доктор Хоумз?
Со своей кафедры, со свидетельского места, Хоумз сделал последний, судорожный бросок.
– В этом юноше зло рождает зло, – прогремел он, – но я преследовал грех в этом доме. Невзирая на дьявольскую угрозу насилия, нависшую надо мной, и…
– Достаточно, доктор Хоумз, – сказал отец. – Вы свободны.
– Даже с этим греховным…
– Достаточно, доктор Хоумз, – повторил отец. – Вы свободны.
Доктор Хоумз был все-таки уже стар, и сейчас, когда мой отец обошелся с ним так безжалостно, сочувствие большинства оказалось на стороне евангелиста, а не на стороне адвоката; похоже, что отец совершил нелепую, непростительную ошибку. Должно быть, впервые доктор Хоумз вызвал в нашем городе что-то вроде общего сочувствия. «Так какая же это защита?» – в отчаянии спрашивал я себя.
Я уже и не надеялся понять, что хочет доказать отец. Он подорвал доверие к Хоумзу, но пробудил к нему сочувствие. Он побеседовал о музыке с Билли – и вовсе ничего этим не доказал. Он довел до слез несчастную мисс Майл, а чего ради? Вероятно, были тут некая логика и некий смысл, но все это никак не помогало опровергнуть выдвинутое против Джули обвинение.
И теперь мы ждали, чего защитник станет добиваться от оставшихся двух свидетелей: от Нормы Толмедж и от Бетт Морни.
< image l:href="#"/>Первой он вызвал Норму, и, к моему удивлению и облегчению, она вышла с таким видом, словно рада была вручить ему свою судьбу.
– Начнем, Норма… вы не возражаете, что я так вас называю?
– Называйте, – ответила Норма. – А вообще у нас в городе я теперь мало кому это позволяю.
– Спасибо, дружок, – поблагодарил мой отец нашу огненную Иезавель, да так мягко и ласково, совсем, совсем другим тоном, чем говорил с доктором Хоумзом. – Я перейду прямо к делу.
– Что ж, давайте, мистер Куэйл, да только здесь полно ханжей, так что, пожалуй, никто из них вас не поймет.
– Я хочу спросить вас об этих знаменитых танцульках, которые вызывают такое негодование в нашем высоконравственном, христианском, добропорядочном и разумном городе…
Норма чуть пригнулась, словно готовилась с радостью кинуться в драку.
– …о джазе и выпивках, – продолжал отец. – Обо всем, во что, как полагают, погрузился Джули, отрекаясь от своей матери и своей веры. Вы ведь часто бывали на этих танцульках, не так ли?
– Да, и еще пойду, и всегда буду ходить! – крикнула она и с вызовом оглядела зал суда.
– Я в этом не сомневаюсь, Норма. И там вы часто видели Джули, не так ли?
– Да.
– Вы когда-нибудь видели, чтобы он пил спиртные напитки?
– Нет. А если бы и захотел, я бы ему не позволила. Но он и не хотел. Джули не такой.
– Он когда-нибудь сквернословил?
– Сквернословил?
– Да.
Накрашенные губы Нормы дрогнули, и она расхохоталась.
– Да он и слов-то таких не знает. А если покрыть его самого, он просто не поймет.
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы он оскорбительно отзывался о своей матери?
– Никогда. Он вообще никогда о ней не говорил. Зато я говорила.
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы он с насмешкой отозвался о своей евангелической вере?
– Вы не знаете Джули. Он никогда ни над чем не насмешничает, даже над этими чудаками-евангелистами. Он не то, что я, мистер Куэйл…
– Он танцевал?
Норма опять рассмеялась, но даже не стала отвечать на такой нелепый вопрос.
– Понятно! – сказал отец. – Стало быть, вы твердо знаете, что Джули не танцевал, не пил и не заигрывал с девушками?
– Нет. Ничего похожего.
– Но соблазны там были?
– Ну, ясно! Сколько угодно. Но если кто пытался подъехать к Джули с бутылкой или к нему подходила какая-нибудь девчонка, я в два счета с ними разделывалась. – Послышался смех, но Норма оглядела публику и бросила в зал: – Чего смеетесь? Такие вот скоты и привели его на скамью подсудимых…
Обычным шумным способом – криком, топаньем, стуком молотка, грозными предупреждениями – порядок был восстановлен. Отец молча ждал, просто ждал, потом продолжил допрос:
– Иными словами, вы оберегали Джули?
– Да, оберегала.
– От чего?
– От гнусной подозрительности этого города, мистер Куэйл, – запальчиво ответила Норма, уязвленная смехом слушателей. – От них! – Норма гневно ткнула пальцем в зал.
– Почему вы так говорите?
– Потому что в этом городе полно людей с вывихнутыми мозгами, и они вечно ищут, о чем бы почесать грязным языком.
– Вы хотите сказать, что в городе всегда много сплетничали о Джули?
– В этом сволочном городе сколько лет только этим и занимались.
Еще прежде, чем Страпп или судья запротестовали против столь неподходящих выражений, отец очень мягко, даже с нежностью сказал Норме:
– Минутку, дружок. Мне понятны ваш гнев и возмущение, я тоже возмущен поведением некоторых людей в нашем городе, но если вы будете так выражаться, вы только скомпрометируете себя как дружественного свидетеля, а ведь вы этого не хотите. Так что просто отвечайте на вопросы и скажите, какие толки ходили про Джули.
– Вы уже сами это сказали. Болтали, будто он танцует, играет в джазе, пьет и, как выразился доктор Хоумз, развратничает. Будто возвращается домой пьяный и ссорится с матерью, бьет ее. Господи, да с чего они взяли?