Джули отрешённый
Шрифт:
– Хорошо, хорошо, мистер Куэйл. Напрасно вы волнуетесь. Я просто задал вопрос и, если угодно, извольте, беру его обратно. – Лейкер сделал знак Страппу и сказал, пожалуй, чересчур поспешно: – Продолжайте, мистер Страпп. Но последнее заявление вашего свидетеля по поводу разврата следует вычеркнуть из протокола, и присяжные не должны принимать его во внимание.
Страпп продолжал допрос, уверенности у него несколько поубавилось, хотя и ненамного.
– Итак, Джули и его мать ссорились из-за
– Да, сэр, они ссорились… – ответил Хоумз.
– Откуда вам это известно?
– Миссис Кристо пришла ко мне в отчаянии, она рыдала, ломала руки и склонила голову, точно Иаир перед господом.
– Что же миссис Кристо вам сказала, доктор Хоумз? – быстро спросил Страпп.
– Она сказала, что боится за сына. Боялась какого-то ужасного буйства. Боялась, что он губит себя и способен сделать что-нибудь ужасное.
– С ней?
– С ней или с собой. С кем-нибудь…
– Она так и сказала?
– Этими самыми словами. Бренной плотью своей…
– Не стоит о бренной плоти, доктор Хоумз. Миссис Кристо просила у вас помощи?
– Просила. Но… – Хоумз, искусный оратор, умолк на самом интересном месте.
– Так что же? – нетерпеливо спросил Страпп.
– Она предупредила меня, чтобы я не заговаривал с ним. Умоляла не корить его за то, что он ступил на путь греха.
– Почему она так говорила?
– Она сказала, что не знает, чем он ответит на мои речи.
– Вы хотите сказать, она боялась, что он прибегнет к насилию?
– Она боялась влияния сатаны, который ныне им завладел.
– И вы согласились молчать, ничего ему не говорить?
– Нет. Нет. Я знаю свой долг, мистер Страпп.
– Так что же произошло?
– Миссис Кристо рыдала, рыдала, рыдала…
– А вы как поступили?
– Я дождался возвращения сына, и когда он вошел в кухню, где, я сидел с миссис Кристо, я попытался показать ему в свете учения Христова, как дурен и ошибочен избранный им путь греха.
– Он что-нибудь сказал?
– Ничего не сказал.
– Совсем ничего?
– Ничего членораздельного. Когда я стал внушать ему, как вредит он сам себе, как грешно вводить в дом саму размалеванную Иезавель сего града и дьявола по плоти…
– Ясно. Что он на это сказал? Что сделал?
– Он зарычал, как зверь. Он был одержим…
– Вы хотите сказать, он вышел из себя?
– Да, он потерял облик человеческий…
– Что же он сделал?
– Схватил большой нож, который лежал в кухне на доске для хлеба, и кинулся на меня.
– Он бросился на вас?
– Да. Бросался опять и опять…
– Что сделали вы?
– Мне пришлось спасаться. Пришлось бежать. Он бежал за мной до самой калитки, и рычал, как зверь, и замахивался на меня ножом.
– Это было задолго
– Накануне. Как раз накануне, мистер Страпп.
В зале задвигались, завздыхали, позади меня кто-то всхлипывал, а сам я закрыл лицо руками и мысленно застонал: «Джули, Джули!» Что еще тут скажешь, что сделаешь? Как тут выразить всю меру отчаяния?
Страпп помолчал – пусть вздохи и всхлипывания делают свое дело, – а немного погодя негромко и просто сказал:
– Больше мне говорить нечего, ваша милость. Таковы доказательства обвинения.
В зале воцарилась тишина, и я надеялся, что отец заявит, наконец, протест, или заспорит, или даже вспылит. Но теперь его молчание словно слилось с молчанием Джули. а потом вместо того, чтобы предпринять позарез необходимую сейчас контратаку, он затеял весьма практический разговор с судьей Лейкером и Страппом о том, чтобы перенести дальнейшее слушание на завтра.
Судья пожал плечами: он запомнил урок, преподанный ему за его попытку вмешаться.
– Хорошо, мистер Куэйл, – сказал он и покачал головой. – Как вам угодно. – Потом обернулся к Страппу: – Желаете произнести свою заключительную речь теперь, мистер Страпп, или завтра, после того, как выступит защита?
– Я заключу после защиты, ваша милость, – сказал Страпп. – Сейчас мне это нежелательно.
– В таком случае, – вмешался отец, – если мы на сегодня заканчиваем, я прошу разрешения суда повторно вызвать на завтра некоторых свидетелей – в качестве свидетелей защиты.
– Это весьма необычно, мистер Куэйл, у вас ведь была полная возможность подвергнуть их перекрестному допросу, – сказал Лейкер. Отец промолчал, и Лейкер опять пожал плечами, словно окончательно отказывался понять его поведение. – Прекрасно, – сказал он, – если только вы не возражаете, мистер Страпп.
Страпп перестал складывать бумаги. Он всегда с подозрением относился к каждому шагу моего отца, особенно если шаг был хоть сколько-нибудь необычным. Он явно насторожился. Но показания Хоумза так укрепили его позиции, что он махнул рукой и сказал:
– Нет, я не возражаю, ваша милость.
– Прекрасно. – Судья сунул огрызок карандаша в карман жилета под мантией. – Но хотел бы я знать, к чему вы клоните, мистер Куэйл.
– Узнаете, ваша милость, – сказал отец и взял единственный лежащий перед ним листок. Небольшой, чуть больше визитной карточки.
Объявлен был перерыв до завтра, до десяти утра, и, как все, кто весь день недоуменно глядел на загадочное поведение защитника, я жаждал узнать, что на уме у отца, что он готовит на завтра. Так жаждал, что позже, за обедом, снова умышленно нарушил правила и сказал ему, что не верю я Хоумзу, будто Джули ссорился с матерью.