Джули отрешённый
Шрифт:
– Нет… Ничего этого не было, мистер Куэйл. Мы…
– У вас в доме считалось, что все это грех, ведь так?
– Это все от лукавого…
– Однажды вы сожгли все книги, доставшиеся вам от отца, всю его библиотеку. Ведь так, мисс Майл?
– Это были грешные книги, мистер Куэйл. Они не угодны господу.
– Пожалуй, что так, – с грустью согласился отец и покачал головой. – Вы свободны, мисс Майл.
Последние слова он сказал скороговоркой, небрежно, и ни мисс Майл, ни мы, остальные, не поняли, что это конец, мы еще ждали каких-то главных вопросов. Но не успела она сойти со свидетельского места, а отец уже вызвал Джо Хислопа. Потом, словно спохватившись, прибавил:
– Разумеется, если обвинитель не желает подвергнуть мисс Майл перекрестному допросу.
Но Страпп только отмахнулся. Отец часто повторял: адвокату важно знать, когда задавать вопросы, а когда и помолчать, Страпп, видимо, решил, что сейчас ему выгодней помолчать.
– Джо Хислоп! – пренебрежительно сказал отец еще прежде, чем тот, небольшой, крепко сбитый, встал на место свидетеля (приносить присягу ему больше не требовалось). – Вы бывший боксер, жокей и человек пьющий, и в городе вы известны как спортсмен и игрок, верно?
– Это ваши слова, не мои.
– Это я вас спрашиваю, Джо Хислоп. Ну, а если бы в баре гостиницы «Белый лебедь» или во дворе этой гостиницы (как известно, субботними вечерами там часто происходят пьяные драки, а у нас в городе и вообще в Австралии этим почему-то принято восхищаться) вы бы увидели, что один дергает другого за волосы, вы сочли бы, что он в ярости и совершает насилие?
– Как сказать, – огрызнулся Джо. Джо всегда терпеть не мог моего отца-англичанина и теперь, когда тот допрашивал его в суде, готов был каждое его слово встречать в штыки.
– Что значит «как сказать»? – сердито бросил отец с другого конца этого своеобразного ринга. – Мы с вами живем в Австралии. Австралийцы – народ грубый, скорый на расправу, а не то что за волосы таскать, это всему свету известно. Так за что же он вам вцепился в волосы, Джо Хислоп? Отвечайте.
– А я почем знаю, за что? Просто взял да и набросился на меня.
– «А я почем знаю, за что?» – передразнил отец. – «Просто взял да и набросился». Это разве ответ? Разве вы заодно со многими нашими горожанами еще раньше сами не набросились на него?
– Не пойму, про что вы толкуете, – сказал Джо.
– Да ведь в угоду чудовищной тупости и жестокости самых недостойных жителей нашего города вы, Джо Хислоп, своим представлением во время праздничной процессии оскорбили и самого юношу и его близких. Разве не так?
– Да мы просто шутили! – крикнул Джо. – И нечего на меня напраслину возводить, не на таковского напали!
– Ах, вот оно что! Тогда извольте ответить вот на какой вопрос. Если б я опрокинул вам на голову кружку пива и обозвал вас пропойцей, вы бы сочли, что я просто шучу, да? Так, что ли?
Страпп уже во весь голос заявлял протест, а Джо беспомощно обернулся к судье и крикнул:
– Да что ж это он как со мной разговаривает?
В зале зашумели, задвигались, секретарь призывал к порядку, а меж тем судья оставался на удивление спокойным и только поглядел по очереди на отца, на Джо и на Страппа.
– Просто отвечайте на вопросы, мистер Хислоп, – сказал он, когда шум поутих. – А намеки можете оставлять без внимания.
– Ну, конечно, намеки оставляйте без внимания, – подхватил отец. – Но не думайте, что вам можно оставить без внимания мой вопрос. И я опять вас спрашиваю: разве вы в тот день не потешали весь город, нападая на веру и на близких Джули Кристо? Разве не вы первый на него набросились?
– Говорите, что хотите, а только пока он на меня не налетел, я его и пальцем не тронул, святая правда.
Жестом чисто адвокатского отчаяния отец воздел руки к небесам.
– Святая правда – это совсем не то, что извергается из ваших уст, – сказал он Хислопу.
В зале зашумели, затопали, послышались угрозы, оскорбительные выкрики в адрес отца, а он не спеша высморкался и сказал невозмутимо:
– Это все, Хислоп. Вы свободны…
– Неуважительно говорит! «Мистером» почему не называет? – раздались крики.
Наконец порядок был восстановлен, и судья Лейкер подался вперед и сказал отцу:
– Я отлично понимаю, мистер Куэйл, зачем вам понадобилось разжигать страсти, вызывать беспорядок и возмущение в зале суда. Но не перегибайте палку, не то, напутствуя присяжных, я вынужден буду объяснить им, зачем вы это делаете.
Словно в отместку, отец крикнул:
– Прошу свидетеля подойти еще раз!
Джо вернулся, но теперь в нем уже не ощущалось прежней дерзости, словно его вторично кинули в пасть льва, – а это, конечно же, несправедливо.
– Итак, сэр, – обратился к нему отец, весь красный от гнева, когда зал наконец удалось угомонить. На этот раз он говорил жестко уже оттого, что разозлился. – Если уж вы с гордостью называете себя австралийцем, слышали вы про человека по имени Иоганн Себастьян Бах?
– Нет, – вызывающе ответил Джо.
– А Густав Малер?
– И этого не слыхал.
– А Иозеф Гайдн?
– Нет!
– Больше вопросов не имею, – сказал отец и махнул Хислопу рукой, чтоб уходил.
Но Джо был не дурак. Он понял, что над ним посмеялись и, покидая место свидетеля, крикнул отцу:
– А вы слыхали про Тима Беннера и про Джека Шарки? А про Мигуэля Купера и про Тони Бенбери?
То были известные австралийские боксеры, борцы и футболисты, и в зале поднялся смех: всех потешало явное невежество этого англичанина, но отец только с презрением отмахнулся.
– Прошу вызвать Уильяма Хики, – сказал он.
Билли вырос над залом, высоченный, точно дерево, и пошел к месту свидетеля; он мигал и втягивал губы, словно на невидимой флейте подыгрывал своей мучительной растерянности и явному испугу. Он уже знал, как отец расправляется со свидетелями, и, сам джазист, представитель мира греха, ничего хорошего не ждал. Он дудел про себя – «пам, пам, пам». Я ощущал этот ритм по тому, как втягивались и надувались его щеки.