Джули отрешённый
Шрифт:
– Нет. Настолько – нет. Она… Она… – Мейкпис не в силах был описать переживания миссис Кристо и, чтобы скрыть смущение, вынул из кармана платок.
– Она из-за этого плакала?
– Да. Часто плакала.
– Значит, поведение Джули было для миссис Кристо жестоким разочарованием и тяжким горем?
– Да, но…
– Но чем дальше, тем становилось все хуже и хуже?
– Можно и так сказать, – произнес Мейкпис, подняв голову. – Но Джули…
– Но Джули не пытался изменить свое поведение, чтобы не огорчать мать? Это верно, мистер Мейкпис? Отвечайте чистосердечно!
Мейкпис опять покачал головой.
– Значит, вы чувствовали, что все это приближается к своего рода взрыву? То есть вас не удивило, когда произошла эта страшная трагедия?
– Ну, отчасти. Но, видите ли, мистер Страпп…
Страпп махнул рукой, и Мейкпис опустил глаза и больше уже не пытался ничего сказать об истинной боли, истинной скорби и радости, какие знал дом миссис Кристо. Он сошел с места свидетеля, не получив никакой помощи от моего отца; отец сидел молчаливый и недвижный, точно каменная глыба, словно решил ни в коем случае не вмешиваться, что бы Страпп ни делал и как бы худо все ни оборачивалось.
Затем Страпп вызвал мистера Криспа, дважды вдовца, зеленщика, который в своем фургоне доставлял овощи жителям библейского квартала. У Криспа были непомерно длинные мочки ушей и остановившийся взгляд, отчего этот человек казался сразу и печальным и разгневанным, и он гневно и убедительно рассказал суду, как совсем недавно, когда он зашел к миссис Кристо «по религиозной надобности», Джули вытолкал его из дома и прямо во дворе кричал на него и бранился. Миссис Джексон, жена владельца похоронного бюро, рассказала, что несколько месяцев назад Джули взял узел одежды, который она передала ему для матери, зная, как та нуждается, и кинул его с моста в реку.
Ни про тот, ни про другой случай я ничего не знал, ведь последнее время мы с Джули совсем не виделись. Но оба свидетеля, очевидно, говорили правду, портрет Джули стараниями Страппа вырисовывался весьма непривлекательный, и я с ужасом ждал, что еще скажут новые свидетели, подбавляя черной краски. Страпп вызвал Джо Хислопа, и перед нами появился наш общий и неизменный любимец – Австралиец-Джо.
Страпп первым делом попросил Джо рассказать суду, как повел себя Джули во время памятной праздничной процессии. Джо в совершенстве воплощал в себе наш местный характер и, конечно, обрадовался случаю расписать эту историю поярче и всех поразить. Страпп молча слушал, пока Джо не дошел до главного. Тут он перебил свидетеля.
– Минуточку, Джо, – сказал он. – Если я правильно вас понял, обвиняемый вскочил на вашу платформу и пытался сбросить вас наземь. Верно?
– Пытался! – коротко ответил Джо.
– Но он рассвирепел? – добивался Страпп. – Он был в ярости, не так ли?
– Если это, по-вашему, ярость, так она ему не больно помогла, верно? (Смех в зале.)
– И все-таки он был в ярости и метил, так сказать, перервать вам глотку?
– Ну, он ведь не по орехи собрался, мистер Страпп.
– Ладно, Джо. Но что же все-таки он делал? Расскажите суду.
– Он дергал меня за волосы, – девчачьим голоском пропищал Джо, и мы все опять засмеялись.
– И это все?
– А что еще он мог, несчастный поганец? – презрительно уронил Джо. – Ножа при нем нет, всадить в меня нечего…
К моему изумлению, отец не вскочил, красный от гнева, и не заявил решительный протест против таких слов. Страпп и судья Лейкер, казалось, ждали этого и замерли в ожидании. И весь зал тоже. Но отец промолчал, и сам судья Лейкер сделал Джо замечание за брань и распорядился, чтобы присяжные не принимали во внимание его слова о ноже. Но все это было уже неважно, и Джо, так и не услышав от моего отца ни единого слова, покинул место свидетеля с видом самым победоносным – так, бывало, он покидал арену знаменитых – своих побед в состязаниях боксеров легкого веса, уложив противника чуть ли не в первом же раунде.
И всерьез отчаиваться я стал, пожалуй, именно после показаний Джо. Я знал: в любом суде о сути того, что поставлено на карту – о жизни человека, – часто забывают, увлекшись самим ходом судебного процесса со всеми его подробностями. В поведении Страппа вовсе не было никакой преднамеренности, он лично не имел ничего против Джули. Просто он вел обвинение, как оно и полагалось, по всем правилам судебного разбирательства. Он предъявлял все новые свидетельства, которые подтверждали, что у обвиняемого нрав непредсказуемый, непостижимый, неподатливый, чуть ли не противоестественный. И вот Джули, сидящий на скамье подсудимых, меняется у нас на глазах, обращается в какое-то непостижимое чудовище, которое вполне способно сгоряча, а то и хладнокровно, со злобным умыслом убить человека. Бледность его стала казаться неестественной, расслабленно повисшие руки наводили на мысль о неуравновешенности, неумении владеть собой. А большие карие глаза? Они глядят сквозь вас, будто обладатель их не способен ни увидеть чужое страдание, ни осознать собственную боль.
Сработано было искусно, и хотя приемы Страппа не отличались оригинальностью, состояние духа Джули, mens rea, он очень убедительно представил в самом выгодном для обвинения свете.
А мой отец все еще ничего не сказал. Ни слова.
Оставалось выслушать только двух свидетелей, и я уже понимал: Страпп приберег под конец какую-то потрясающую неожиданность. Что-то может добавить к этой мрачной картине мистер Морни, первый из двух оставшихся свидетелей, гадал я. Страпп попросил его рассказать, как к нему приходила миссис Кристо и просила помочь Джули, – вот тогда-то я и узнал кое-что о событиях того дня. Но, вызывая мистера Морни, Страпп преследовал только одну цель. Верно ли, что миссис Кристо просила помочь Джули?
– Да, – ответил мистер Морни. Он был честный человек и отвечал ясно и определенно.
– И вы предложили помочь ему? – Теперь, уверенный в своей победе, Страпп говорил веско, вопросы задавал коротко, напористо.
– Конечно, – ответил Морни.
– Что же вы ему предложили, мистер Морни?
– Предложил работать у меня по субботам, мистер Страпп.
– И он работал?
– Нет, не работал.
– Он ведь был очень беден, его содержала мать, и все-таки от работы он отказался?
– Отказался, – ясно и определенно ответил Морни.
– Он хотя бы объяснил вам, почему отказывается?
– Нет. От него это не требовалось.
– Он приходил вас поблагодарить?
– Нет, но…
– Вы хотите сказать, что он не потрудился зайти к вам в магазин и сказать: «Большое спасибо, мистер Морни, но в субботу я занят другими делами»?
– Нет. Мне ни разу не довелось с ним поговорить. Но…
– Достаточно, мистер Морни, – сказал Страпп. – Вы свободны.
Мистер Морни покинул место свидетеля, и по лицу его ясно было: он чувствует, что-то вышло скверно и неправильно, но как тут быть – не понимает. Давая показания, он не раз взглядывал на моего отца, словно просил о помощи. Но призыв его остался без ответа. Страпп добился своего. Теперь Джули оказался не только человеком, неспособным жить среди людей, но и неблагодарным, и когда Страпп вызвал своего последнего свидетеля, доктора Уинстона Хоумза, я понял: сейчас нам и предстоит услышать то, к чему он вел. Хоумз – вот главный его козырь.