Джули отрешённый
Шрифт:
– Ничего не понимаю.
– Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, чего он хочет. Никак не могла сообразить. Но суть сводится к этому.
Я почувствовал, что все это как-то связано с тайной алгеброй Джули.
– А так он нормален? – спросил я. – Для меня ведь загадка, каков он сейчас.
– Конечно, нормален. Такой же, как всегда. Даже словно бы помягче. Но у меня ужасное, жуткое чувство, Кит: мне кажется, он решил – для него, мол, все кончено, будь что будет. Он совсем не замечает, где он. Просто не замечает.
– И не видно, чтоб он грустил? Или раскаивался? – спросил я. – Нельзя хоть по каким-то признакам понять, что же все-таки произошло?
Бетт ответила не сразу.
– Только одно. Он и всегда был бледный, а теперь стал прямо прозрачный, кожа у него такая тонкая, просто страшно представить, как он ложится лицом на эти грубые серые одеяла. Я бы хотела, чтоб ты с ним повидался, Кит.
Я сказал, что я тоже хотел бы с ним повидаться, и мы опять заспорили о моем отце и Стендише. Почему я не уговорю отца взять на себя дело Джули? Почему не попытаюсь?
– Я пытался, – сердито ответил я, – а он меня и слушать не стал.
Бетт вздохнула, и когда она ушла, я подумал – вот и ее надеждам тоже конец.
Но назавтра (то была суббота, день получки) я роскошествовал в ресторане «Совершенство» по соседству с нашей редакцией, – ел дорогое, полтора шиллинга порция, мороженое с фруктами, и тут рядом села, вытянув шелковые ножки, Норма Толмедж. И сказала, что к ней приходила Бетт.
– Она хочет, чтоб я уговорила старика Стендиша отказаться от дела Джули, тогда за него сможет взяться твой отец, – сказала Норма.
– Ох, нет! Так не годится. Она с ума сошла.
– Почему? Чем это плохо? – спросила Норма. – Ты же сам этого хотел.
– Да, но только сперва мне надо уговорить отца.
– Она его уже уговорила.
До меня дошло не сразу. Потом я откинулся на стуле и захохотал.
– Ты чего смеешься?
– Мог бы и раньше догадаться, – сказал я.
– Не будь болваном.
– И ты ей обещала поговорить со Стендишем?
– Ясно, обещала.
– Какими же волшебными словами она тебя околдовала? – спросил я.
– Неважно, что она говорила. Ты ведь вроде думаешь, только твой отец и может вызволить Джули. Так она мне сказала, и уж, верно, тебе виднее. Так вот, когда завтра старик Серебряный придет к нам на воскресный обед, я ему скажу, чтоб он передал это дело твоему отцу.
Меня вдруг восхитил весь яркий, пламенеющий, грешный облик Нормы. Она любила красный цвет, и коленки у нее были голые, а грудь торчала торчком.
– А вы когда-нибудь ссоритесь друг с другом? – спросил я.
– Кто с кем?
– Ты с Бетт.
– Чего ради мне ссориться с Бетт?
– Не знаю, но…
– Вот еще! Она не осуждает меня, а я не осуждаю ее. Если хочешь знать, из всех городских девчонок Бетт одна мне по душе.
– Естественно.
– И если кто может уговорить Джули защищаться, так это Бетт.
– А ты не ревнуешь?
Как все, кто растет без матери, накрашены у них губы или бескровны, богаты они или нищи, ходят в отрепьях или в шелку. Норма была очень уязвима, насмешка и недоброе слово ее легко ранили.
– Бессовестный! – вскинулась она. – Зачем ты об этом?
– Извини, – покаянно сказал я. – Это во мне взыграл злой дух.
– Ты не злой дух. Ты верхогляд из глухомани, – сказала она с полнейшим презрением и к моему мороженому с фруктами и к профессиональной беспристрастной сдержанности, которую я на себя напустил.
Но расстались мы все равно друзьями, и, когда вечером за обедом я заговорил об этом, мой несгибаемый, непреклонный отец подтвердил, что согласился взять дело Джули, если Стендиш от него откажется.
– Он-то откажется, – усмехнулся я. – Норма уж постарается.
– Посмотрим.
– Как это Бетт ухитрилась тебя обойти? – спросил я чуть небрежней, чем следовало.
– Никто меня не обошел, как ты выражаешься, – отрезал отец. – Я беседовал с мистером Стендишем, увидел, что он понятия не имеет, как защищать мальчика, и подумал, что это несправедливо. В сущности, Стендиш как будто не слишком озабочен тем, чтобы найти какой-то новый путь защиты, он пойдет по пути наименьшего сопротивления, а в таком деле это явный провал. Вот почему я переменил решение, а вовсе не из-за разговора с мисс Морни.
И, однако, я не сомневался: это наша простодушная Бетт, которая пришла к нему в контору и говорила с ним от всего своего чистого, безгрешного сердца, сделала его защитником Джули, и я был слишком ей благодарен, чтобы задеть отца еще каким-нибудь неосторожным словом.
– Ай да папа! – крикнул с другого конца стола мой младший брат Том, наш домашний моралист.
– Сколько раз тебе говорилось, чтоб ты не употреблял в нашем доме это австралийское выражение…
Моя сестра Джин спросила отца, как он собирается защищать Джули. Обычно она могла вытянуть из него все, что угодно, но я был уверен – на этот раз он ничего ей не скажет. Путь защиты, который выбирал мой отец, всегда разворачивался постепенно, шаг за шагом, и до самой последней минуты никто никогда не знал, куда он ведет, даже мама, даже Джинни, а порой и сам подзащитный.
– Там видно будет, – уклончиво ответил он сейчас Джинни. Потом прибавил свое обычное определение хорошей защиты, такой защиты, которая в его духе:
– Всегда важно раскрыть внутреннюю логику дела, и, если она ясна, все сразу становится на свое место.
Мама тихонько вздохнула и прикрыла глаза. Только этим она и выразила свое недовольство: ведь отец снова брался за дело, на котором он ничего не заработает, и несколько недель занят будет по горло. Почему бы ему не взяться за другие дела и не заработать хоть немного денег – их так не хватало нашему безденежному дому.