Джулия и акула
Шрифт:
Уехать и оставить Лапшу в Корнуолле мы, естественно, не могли, поэтому мы пошли и купили ей клетку-переноску. Причём переноска эта была большая, собачья, она занимала почти всё заднее сиденье, а я сидела притиснутая к двери, и у моих ног стояли стаканчики с помидорной рассадой. Внутри переноски папа закрепил несколько полочек, чтобы можно было перебираться с одной на другую, а лоток отделил заборчиком – чтобы, когда надо, Лапша могла за ним спокойно рыться.
– Только бы не какала в дороге, – сказала мама. – У неё такие вонючие какашки.
– У всех вонючие какашки, – сказал папа. Ну правильно сказал.
Да,
Но Лапша всю дорогу так истошно мяукала, что ей вообще, кажется, было не до лотка. Это у кошек такая суперспособность, они могут терпеть долго-долго. А люди не могут. И они ещё много чего не могут. Пока мы ехали, сто раз останавливались, чтобы сходить в туалет, или чтобы мама сменила папу за рулём, или наоборот. По дороге мы слушали аудиокнигу – «Воронье пугало» Дика Кинг-Смита, но она оказалась такая грустная, что мы почти всё время плакали.
Я отслеживала наш маршрут по карте. Мама с папой бумажными картами теперь не пользуются, у них навигатор, и они смотрят в экран. Но, по-моему, бумажная карта гораздо интереснее. На ней сразу всё видно. И дороги похожи на реки. Или на вены.
В первую ночь мы остановились в какой-то семейной гостиничке в Западном Мидленде, но хозяева, муж и жена, оказались жутко привередливые, они сказали, что с собаками к ним можно, а с кошками нет. Искать что-то другое было уже поздно, поэтому папа остался ночевать с Лапшой в машине, а я спала с мамой на огромной кровати с водяным матрасом – наверное, лет сто назад такие были в моде.
– Прямо как у кита в брюхе. – Мама ворочалась с боку на бок, никак не могла улечься. – У него внутри тоже всё булькает и стонет.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Слышала. Однажды у нас кит проглотил микрофон – мы тогда записывали пение китов с помощью микрофонов. И оказалось, что громких звуков там больше, чем в море. – Дыхание у мамы сразу выровнялось и стало спокойное-спокойное. Я это помню с детства: так было всегда, когда она начинала говорить о море.
– И тебе не терпится попасть к шетландским китам, да?
– Ага. – По голосу было слышно, что мама улыбается. – Знаешь, какие там водятся киты? Balaenoptera musculus, Physeter macrocephalus, Monodon monoceros, Delphinapterus leucas.
– Синие киты, кашалоты, нарвалы, белухи, – без запинки оттараторила я, переводя мамину латынь в знакомые произносимые слова. – Тогда Шетланд – это прямо для тебя.
– И для тебя! У нас будет лучшее лето на свете.
– А выдр мы там встретим?
– Вряд ли. Но кто знает. – Мама никогда не отвечала на такие вопросы просто «да» или «нет». Потому что в науке есть место всему, невозможному тоже. – Но я в основном буду ходить на лодке в Норвежское море, на север. Я слышала, недавно рыбаки повстречали там гренландскую акулу.
Я надеялась, что мама расскажет сейчас что-нибудь интересное. Она мне с самого детства – моего, конечно, – рассказывала всякие истории о морских существах. И я их собирала – вписывала в жёлтую записную книжку с ромашкой на обложке, – одну за другой, как будто нанизывала бусы на нитку: каждая бусина – драгоценность. Но мама опять зевнула, и я поняла, что раз у неё даже кончились все её прекрасные слова о море, значит, она правда уже засыпает.
Я повернулась и стала смотреть на маму, но в темноте блестела только узкая полоска зубов, а остального лица как будто не было. Тогда я протянула руку и потрогала, чтобы убедиться, что оно тут. Я помню мамино лицо той ночью, помню ощущение под пальцами. Слова – это ещё и путешествие во времени.
На завтрак мы решили не оставаться, потому что в гостинице было слишком душно, а папа слишком злился и ворчал: ночью Лапша всё-таки покакала и его пижамные штаны провоняли. Мама вывесила их наружу и прижала оконным стеклом, чтобы не улетели, но на шоссе М5, прямо перед Бирмингемом, они всё равно улетели и попали под колёса грузовика. Папа с мамой немножко поругались, в итоге мы случайно укатили по М6 в Манчестер, но потом как-то выбрались на М62 и вернулись опять на М6.
Мне уже стало совсем скучно от этой М6 – и от этих названий дорог тоже. Лучше бы у них были нормальные имена, как в книгах. Скажем, «Эльфийский путь», или «Косой переулок», или «Дорога из жёлтого кирпича». Тогда и вам было бы интереснее про них читать, и мне – писать.
Глава 2
– Вот этот?
Мы сидели в машине на острове Йель, в деревне Гатчер, на набережной, и разглядывали стоявший у причала крохотный паромчик, который должен был отвезти нас на Анст.
Мы уже проехали почти тысячу миль по земле, потом долго-долго плыли по морю из Абердина в Леруик, тоже на пароме. Леруик – это такой городок на Мейнленде, а Мейнленд – самый большой из Шетландских островов. На карте, если она у вас ещё под рукой, он, конечно, всё равно будет крапинка. Но это будет самая крупная в Шетланде крапинка, и все паромы из большой Шотландии приходят именно сюда.
Всё, что я пока успела разглядеть в Шетланде, было зелёное и мокрое, а тучи висели так низко, что хоть трогай их рукой. Как только мы остановились, папа вылез из машины и начал делать свои жуткие приседания – ну такие, с откляченным задом. Когда он работает за компьютером, то делает их каждые двадцать минут. Мне сразу захотелось сползти с сиденья и куда-нибудь исчезнуть – спасибо хоть, что никого моего возраста поблизости не было видно.
– Рулетик? – Мама обернулась и протянула мне мясной рулетик в тесте. У неё на коленях стояло пластиковое ведёрко с рулетиками – размером с ведро из-под краски. Мама всегда говорила, что если уж приходится покупать что-то в пластиковой таре, то пусть лучше она будет большая, но одна, а не много маленьких. Рулетики мама всегда выбирала самые дешёвые, такие суховатые, мясная начинка в них розовая, как сосиска, или серая, в ней ещё иногда попадаются комочки, их надо выплёвывать. Папа говорит, что всё это ошмётки, которые мясникам не удалось никому втюхать, он такое не ест.