Джунгли
Шрифт:
Теперь, сидя в трамвае, они вдруг поняли, что приближаются к месту, откуда исходит этот запах, что вся дорога, начиная от Литвы, вела их к нему. Он уже не был далеким и слабым, не доносился, словно легкое дуновение; он ощущался не только в носу, но и на языке; он словно делался осязаемым. Они никак не могли попять, что это такое. Это был какой-то первобытный, едкий и острый запах, оставляющий неприятную горечь во рту. Одни опьянялись им, как дурманом, другие затыкали носы. Переселенцы в полном недоумении все еще принюхивались к этому запаху, как вдруг вагон остановился, дверь распахнулась и чей-то голос прокричал: «Бойни!»
Они стояли на углу и смотрели: перед ними был переулок, образованный двумя рядами кирпичных домов, в глубине его виднелись несколько труб вышиною с самое высокое здание, из
Затем наши друзья заметили еще одно странное явление. Как и в запахе, в нем было нечто стихийное: то был звук, сотканный из десятка тысяч отдельных звуков. Сперва вы его почти не замечали, он проникал в ваше сознание, как смутное беспокойство, как небольшая помеха. Он был похож на жужжание пчел весной, на лесные шорохи, он говорил о непрерывной работе, о гуле движущегося мира. Очень трудно было поверить, что звук этот исходит от животных, что это — отдаленное мычание десятитысячного стада рогатого скота, отдаленное хрюкание десяти тысяч свиней.
Нашим переселенцам хотелось пойти на этот звук, но, увы, у них не было времени для прогулок. Полисмен на углу начал поглядывать на них, и они быстро зашагали дальше. Но не прошли они и квартала, как Ионас вскрикнул и взволнованно показал на другую сторону улицы. Не успели они сообразить, что это значит, как он уже перебежал через дорогу и исчез в лавке с вывеской: «И. Шедвилас. Гастрономия». Оттуда он вышел вместе с толстяком в переднике и без пиджака; толстяк держал Ионаса за обе руки и радостно смеялся. Тут тетя Эльжбета вспомнила, что именно Шедвиласом звали того легендарного друга, который нажил деньги в Америке. Открытие, что он наживает их, торгуя гастрономией, было очень приятным и своевременным: утро было уже на исходе, а они все еще не завтракали, и дети начинали хныкать.
Так счастливо закончилось их горестное путешествие. Объятиям и поцелуям не было конца — ведь Иокубас Шедвилас много лет не видал никого из земляков. К середине дня они уже стали закадычными друзьями. Иокубас наперечет знал все ловушки этого нового мира и мог объяснить все его тайны, мог рассказать, как им вести себя в различных ситуациях и — самое для них главное — что им следует делать сейчас. Он познакомит их с госпожой Анелей, которая сдает меблированные комнаты на противоположном конце боен; нельзя сказать, чтобы у госпожи Юкниене было очень удобно, объяснил он, но пока сойдет и это. Тут тетя Эльжбета поспешила вставить, что для них чем дешевле, тем лучше, потому что они и без того слишком потратились. Нескольких дней практического знакомства со страной непомерных заработков оказалось достаточно, чтобы постичь жестокую истину: цены в этой стране тоже непомерные, и бедный человек здесь почти так же беден, как в любом другом месте земного шара. Так за одну ночь в прах разлетелись волшебные грезы Юргиса о богатстве. Самым страшным в этом открытии было то, что они расплачивались в Америке деньгами, заработанными в Литве, — таким образом, мир их просто обкрадывал! Последние два дня они морили себя голодом: цены в железнодорожных буфетах были такие, что у них рука не поднималась что-нибудь купить.
Тем не менее, войдя в жилище вдовы Юкниене, они попятились. Худшего им не приходилось видеть за все путешествие. Госпожа Анеля занимала четырехкомнатную квартиру в одном из двухэтажных домов среди трущоб, тянущихся за бойнями. В каждом доме было четыре таких квартиры. Каждая квартира представляла собой «пансион» для иностранцев: литовцев, поляков, словаков или чехов.
Иногда хозяином такого «пансиона» был один человек, иногда владельцев было несколько. В среднем на каждую комнату приходилось по полдюжины жильцов, но порой их число доходило до тринадцати — четырнадцати на комнату, а на квартиру — до пятидесяти и шестидесяти человек. Каждый жилец должен был сам о себе позаботиться, то em, примести тюфяк и кое-какие постельные принадлежности. Тюфяки расстилали в ряд прямо на полу, и обычно, кроме печки, в комнате больше ничего не было. Нередко случалось, что два человека владели тюфяком сообща, так как один днем работал, а ночью спал, другой же, наоборот, днем спал, а ночью работал. Часто хозяин «пансиона» сдавал одни и те же постели двум сменам жильцов.
Госпожа Юкниене была маленькая изможденная женщина с морщинистым лицом. В ее квартире царила непередаваемая грязь; попасть туда с парадного хода нельзя было из-за тюфяков, а если вы пытались войти с черного, то обнаруживали, что большую часть лестничной клетки Анеля отгородила старыми досками для своих кур. Жильцы постоянно шутили, что, когда Анеля хочет убрать комнаты, она впускает в них кур. Разумеется, насекомых куры пожирали, но, учитывая все обстоятельства, вполне возможно, что старуха скорее заботилась при этом о кормлении птиц, чем об уборке комнат. По правде говоря, она окончательно отказалась от всякой мысли об уборке после страшного приступа ревматизма, который так скрючил ее, что она целую неделю пролежала в своей комнате, а тем временем одиннадцать сильно задолжавших жильцов решили попытать счастья и устроиться на работу в Канзас-Сити. Был июль, поля зеленели. В Мясном городке не увидишь ни полей, ни зелени вообще; зато можно бросить все и стать бродягой — «хобо», как люди их называют, — забраться в товарный вагон, колесить по стране, устроить себе долгий отдых и легкую жизнь.
Таков был дом, где нашли приют наши путешественники. Но искать дальше не имело смысла — в другом месте могло быть еще хуже. Госпожа Юкниене сохранила одну комнату для себя и своих троих детишек и предложила женщинам поселиться вместе с нею. Она сказала, что постельные принадлежности можно купить у старьевщика — да и не нужны они вовсе, пока стоит жаркая погода: новые жильцы захотят, конечно, спать прямо на улице, как и все прочие постояльцы.
— Завтра, — сказал Юргис, когда они остались одни, — завтра я устроюсь на работу, а может быть, устроится и Ионас, и тогда мы обзаведемся собственным жильем.
Немного позже они с Онной вышли погулять, осмотреться и лучше разглядеть то место, где им предстояло жить. В районе за бойнями мрачные стандартные двухэтажные дома были разбросаны среди больших пустырей, которые город почему-то проглядел, когда, как огромная язва, расползался по поверхности прерий. На пустырях под пыльными желтыми сорняками валялось множество банок из-под томата; сотни ребятишек играли там, визжали, дрались, гонялись друг за другом. Самым удивительным в этом районе было невероятное количество детей; сперва могло показаться, что в соседней школе перемена, и лишь спустя много времени вы обнаруживали, что никакой школы поблизости нет, что все эти дети живут здесь, по соседству, и что из-за них повозки по улицам Мясного городка могут двигаться только шагом!
Впрочем, двигаться быстрее лошадям и повозкам все равно не удалось бы из-за состояния улиц. Те, по которым шли Юргис и Онна, казались не столько улицами, сколько небольшими топографическими картами. Проезжая часть обычно была расположена на несколько футов ниже уровня домов, которые иногда соединялись между собой высокими деревянными тротуарами; мостовых не было, зато были горы и долины, реки, овраги, канавы и огромные рвы со стоячей зеленой водой. Дети плескались в этих лужах, а потом валялись в уличной грязи; порою можно было наблюдать, как они копаются в ней, выискивая всяческие трофеи. Это зрелище ошеломляло, так же как и бесчисленные рои мух, которые висели над пустырями, буквально затемняя небо, и странный, омерзительный запах, ударявший в нос, — ужасный запах падали, собранной со всего света. Посетитель невольно начинал задавать вопросы, и тогда старожилы спокойно объясняли ему, что почва здесь «сделанная», а что раньше тут была городская свалка. Говорили, что через несколько лет все эти неприятности исчезнут сами собой, а пока что в жару и особенно вовремя дождей мухи действительно надоедают. «Но ведь это вредно для здоровья?» — спрашивал пришелец, и старожилы отвечали: «Может, и вредно, а впрочем, кто его знает?»