Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
– Ошибаетесь, сударыня. Моя месть не имеет с вашей ничего общего, потому что вы говорите о всех Таверне, я же допускаю различные оттенки чувств, которые испытываю по отношению к ним.
– А господина Филиппа де Таверне, например, вы относите к темной или к светлой гамме оттенков?
– Я ничего не имею против господина Филиппа. Он никогда не делал мне ничего хорошего, но и ничего плохого. Не могу сказать, чтобы я его любил или ненавидел: он мне совершенно безразличен.
– Значит, вы не станете выступать свидетелем против Филиппа де Таверне перед королем или господином де Шуазелем?
– Свидетелем по какому поводу?
– По поводу его дуэли с моим братом.
– Если меня вызовут свидетелем, я скажу все, что знаю.
– А что вы знаете?
– Правду.
– Что вы называете правдой? Это ведь очень гибкое слово.
– Только не для того, кто умеет отличать добро от зла, справедливость от несправедливости.
– Понимаю: добро – это господин Филипп де Таверне, а зло – это виконт Дю Барри.
– Да, во всяком случае для меня, для моей совести.
– Вот кого я подобрала на дороге! – сказала Шон с раздражением. – Вот кто обязан мне жизнью! Вот какова его благодарность!
– Вернее будет сказать, что я не обязан вам смертью.
– Это одно и то же.
– Напротив, это совершенно разные вещи.
– Неужели?
– Я не обязан вам жизнью. Вы помешали своим лошадям отнять ее у меня, вот и все. И к тому же не вы, а кучер.
Шон пристально посмотрела на юного логика, который говорил, не выбирая выражений.
– Я могла бы ожидать, – отозвалась она с мягкой улыбкой и нежным голосом, – большей галантности от спутника, который во время путешествия столь ловко отыскивал мою руку среди подушек и мою щиколотку на своем колене.
Неожиданная нежность Шон и простота ее обращения произвели на Жильбера такое сильное впечатление, что он тут же забыл и про Замора, и про портного, и про завтрак, на который его забыли пригласить.
– Ну вот, вы снова милый, – сказала Шон, беря Жильбера да подбородок, – вы будете свидетельствовать против Филиппа де Таверне, не правда ли?
– Ну уж нет, – ответил Жильбер, – никогда!
– Отчего же, упрямец вы эдакий?
– Оттого, что виконт Жан был неправ.
– В чем же он был неправ, скажите на милость?
– Он оскорбил ее высочество, а господин Филипп де Таверне – напротив…
– Ну?
–..Был прав, защищая ее честь.
– Как видно, мы держим сторону принцессы?
– Нет, я на стороне справедливости.
– Вы сумасшедший, Жильбер, замолчите! Пусть никто в этом замке не услышит, что вы говорите.
– Тогда избавьте меня от необходимости отвечать, когда задаете вопрос.
– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Жильбер поклонился в знак согласия.
– Итак, малыш, что вы предполагаете делать здесь, если не желаете стать нам приятным? – спросила молодая женщина, тон которой стал довольно жестким.
– Разве можно становиться приятным, нарушая клятву?
– Господи, да где вы берете все эти красивые слова?
– Каждый человек вправе оставаться верным своей совести.
– Когда вы служите хозяину, он берет всю ответственность на себя.
– У меня нет хозяина, – простонал Жильбер.
– Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, дурачок, – сказала Шон, поднимаясь с ленивой грацией, – у вас никогда не будет и хозяйки. А теперь я повторяю свой вопрос: что вы собираетесь у нас делать?
– Мне казалось, что можно не быть приятным, когда можешь быть полезным.
– Вы ошибались: нам и так попадаются только полезные люди, мы от них устали.
– В таком случае я уйду.
– Уйдете?
– Конечно! Я ведь не просил, чтобы меня привозили сюда, ведь так? Значит, я свободен.
– Свободен! – вскричала Шон: непривычное для нее сопротивление начинало раздражать. – Ну уж нет! Лицо Жильбера приняло выражение твердости.
– Спокойно, спокойно! – сказала молодая женщина, увидев по нахмуренным бровям собеседника, что он не так легко откажется от своей свободы. – Предлагаю мир! Вы хороши собой, полны добродетели и тем самым будете очень забавны – хотя бы в силу противоположности со всем тем, что нас окружает. Но умоляю: оставьте при себе свою любовь к истине.
– Разумеется, ее я сохраню.
– Да, но мы по-разному это понимаем. Я прошу оставьте ее при себе, не провозглашайте культа истины в коридорах Трианона или в передних Версаля.
– Гм, – откликнулся Жильбер.
– Никаких «гм». Вы еще недостаточно образованны, мой юный философ, женщина еще может вас чему-нибудь научить. Первая аксиома: молчание – это еще не ложь. Запомните хорошенько!
– А если мне зададут вопрос?
– Кто же? Вы с ума сошли, Друг мой. Боже! Да кто, кроме меня, думает о вас на этом свете? Вы еще не прошли никакой школы, как мне кажется, господин философ. Порода, которую вы представляете, пока еще редкость. Нужно проехать немало дорог и исходить немало лесов, чтобы найти подобного вам. Вы останетесь со мной, и не пройдет и нескольких дней, как вы станете безупречным придворным.
– Сомневаюсь, – уверенно ответил Жильбер. Шон пожала плечами. Жильбер улыбнулся.
– Давайте на этом остановимся, – снова заговорила Шон, – К тому же вам надо понравиться только троим.
– И кто же эти трое?
– Король, моя сестра и я.
– Что для этого нужно сделать?
– Вы видели Замора? – спросила молодая женщина, уклоняясь от прямого ответа.
– Этого негра?
– Да, негра.
– Что может у меня быть с ним общего?
– Постарайтесь, чтобы вам так же повезло, мой дружочек. У этого негра уже две тысячи ливров ренты на королевском счету. Он скоро будет назначен дворецким замка Люсьенн, и тот, кто смеялся над его толстыми губами и цветом его кожи, станет перед ним лебезить, называть его «сударь» и даже «монсеньер».
– Только не я, сударыня.
– Неужели? – отозвалась Шон. – А мне казалось, что один из первых заветов философии гласит, что все люди равны?
– Именно поэтому я и не назову Замора монсеньером. Шон была побеждена своим собственным оружием. Теперь была ее очередь прикусить язычок.
– Значит, вы не честолюбивы, – заметила она.
– Почему? – с загоревшимися глазами спросил Жильбер. – Напротив.
– Вашей мечтой было, если не ошибаюсь, стать врачом?
– Я полагаю, что оказывать помощь себе подобным – прекраснейшее в мире занятие.