Еда и патроны. Прежде, чем умереть
Шрифт:
Глава 4
Пищеварительный тракт свиньи прекрасен, он принимает от этого мира всё, что тот даёт, и превращает в говно. Овощи, корнеплоды, хлеб, икра, помои, антрекот по-бретонски – он из всего с равным успехом сделает однородную каловую массу. В том числе и из человека. Конечно, сытая свинья предпочтёт что-то менее жёсткое, но она никогда не бывает достаточно сыта. Если тот, кто работает со свиньями, надолго исчезает, соседи первым делом берут грабли и идут проверять, нет ли в загоне пряжек, пуговиц, монет и других неперевариваемых вещей. Заокская пустошь давно стала таким загоном, и нам понадобятся чертовски большие грабли, чтобы разгрести тамошнее говно.
– Бля! Не гони так! – посоветовал Стас сидящему за рулём Павлову и крепче вцепился в сидушку, надеясь уберечь голову от очередной встречи с крышей кабины.
– Разве нам не нужно спешить? – спросил лейтенант, глядя на меня. – Я думал, горячий след и всё такое.
– Сбавь, – согласился я со Станиславом. – Так от нас самих горячий след останется. Эта колымага, наверняка, войну помнит, прояви уважение к мощам.
Будто, вторя моим словам, ЗиЛок закряхтел и стрельнул глушителем, отчего Павлов тут же лёг грудью на баранку.
– Гляди, какой ловкий, – оценил Стас и сунул руку за пазуху. – А меня, похоже, зацепило.
– Очень смешно, – расправил плечи Лейтенант.
– Мне казалось, ты спокойнее, – заметил я. – Или так только на привале?
– Сократить вероятность поражения, минимизировав видимый силуэт при звуке выстрела – это логично, разумно и не имеет никакого отношения к состоянию моей нервной системы. А она, кстати, в полном порядке.
– Рад это слышать. Ты, главное, когда до реальной стрельбы дойдёт, силуэт не минимизируй слишком сильно. А то, знаешь, как бывает, на словах кремень, стальные яйца, а как жареным пахнуло, так и след простыл.
– Об этом можешь не беспокоиться.
– Я много о чём могу не беспокоиться, но обстоятельства, зачастую, мешают.
– Ты с карамультука-то своего, – кивнул Станислав на притороченную позади винтовку, – стрелять приспособлен?
– Это не карамультук, – заявил Павлов слегка обиженно, – а Штейр «Скаут».
– Впервые слышу.
– Не удивительно. Винтовка австрийская под НАТОвский 7,62.
– Стволик не коротковат? – глянул я в зеркало заднего вида. – И чего это прицел так далеко поставил?
– В самый раз ствол, лёгкий и разворотистый. А в прицел этот нужно двумя глазами смотреть, потому и стоит так, он малой кратности, два с половиной всего. Винтовка, конечно, больше для охоты загонной, чем для войны, но нравится она мне, удобная. А если прицел на шестнадцать поставить, то и поснайперить можно. Тоже есть, быстросъёмный. А ещё банку можно навинтить. Маскировать не маскирует, зато по ушам не бьёт. Ложе, кстати, в сошки раскладывается.
– Толково. Смотри, как бы у тебя эту диковину заморскую не отобрали. Там, куда мы едем, народец ушлый.
– Для ушлых у меня «Кедр» припасён, – похлопал лейтенант по висящей на левом боку кобуре.
– О, вот это дело, – оценил Станислав. – Дай посмотреть.
– Нет. Личное оружие никому в руки не даю.
– Суеверный что ли?
– Ревнивый, – предположил я. – Чего, рожу кривишь? Признайся – подрачиваешь на него?
– Не отвлекайте от дороги, – резко съехал Павлов с оружейной темы, но Станислав тут же вернул его в прежнее русло:
– А у меня гляди какой, – вынул он свой ПБ и прикрутил насадок. – Нравится? Ну, я тебе свой подержать дам, а ты мне – свой.
– Блядь, прекратите, – как-то неуютно почувствовал я себя, сидя между ними.
– Не любишь оружие? – удивился Павлов.
– А ты любишь плоскогубцы?
– Что? При чём тут плоскогубцы?
– Это инструмент такой, для работы. Ну, любишь или нет?
– Я даже не знаю…
– Сейчас он тебе расскажет, – встрял в беседу Станислав, – что оружие – такой же инструмент, и нехер его облизывать. Но ты ему не верь?
– Это ещё почему? – поинтересовался я, немного настороженный столь уверенным тоном.
– Я же вижу, – указал Стас на свои ясные очи. – Ты тут вот распинаешься почём зря, а сам, когда ВСС свой чистишь, тряпочку мягкую под него подкладываешь.
– С мягкой ткани детали мелкие не скатываются, в отличие от брезента.
– Да, рассказывай. А помнишь, как ты «Пернач» свой покоцал о кирпичи? Так ты ж потом дня три то место на затворе пальцем теребил. Полировал, наверное.
– Не было такого! – возмутился я, сам того не ожидая.
– Может, ты и в самом деле не помнишь. Это ж чистый рефлекс – рука сама к любимой игрушке тянется, приласкать хочет.
– Хуйню не неси.
– Ну, конечно… – гадко щерясь, охочий до беззащитных стальных тел извращенец выудил из рюкзака банку тушёнки и нарочито растерянно похлопал себя по карманам: – Чёрт, куда я нож задевал? Кол, одолжи кинжальчик.
– А поебаться не завернуть?
– Да брось. Жалко, что ли? Это ж просто кусок железа.
– Дешёвый трюк, Станислав, тебе должно быть стыдно.
– Почему?
– Потому что инструмент должен использоваться строго по назначению. Вот если бы ты сказал: «Кол, дай кинжальчик, хочу лейтенанта проткнуть», я бы дал, а банку вскрывать – иди ты нахуй. Хотя, знаешь, у меня есть альтернативное предложение – раздолби её прикладом, или шомполом проткни, а лучше прострели. Тебе ведь похер, как и для чего оружием пользоваться.
– Прострелить?
– Да, жахни прям в упор, а потом слижи, что останется.
– Так? – зажал недоумок банку подошвой в угол торпеды и приставил дуло автомата к рифлёному жестяному боку.
– Эй, прекращайте! – забеспокоился лейтенант.
– Открывай консерву, – подначивал я, будучи уверен, что такого не сделает ни один отморозок, никогда и ни за что. О, как глубоки оказались мои заблуждения.
– Не надо!!! – успел крикнуть Павлов и драматично закрыл лицо рукой.
Банка рванула знатно. Я и подумать не мог, что в столь небольшом объёме помещается так много содержимого. Жир, бульон и ошмётки мяса разлетелись как шрапнель, поражая всё живое.