Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
— Доброе утро, — совсем некстати буркнул солдат.
Девушка растерянно ответила, дивясь: с виду вроде военный, но почему-то без шапки и ремня. Босой…
— Не пугайтесь, гражданочка, — улыбнулся Донцов и попытался пригладить растрепанные, давно не видевшие ножниц, волосы.
Он уже успел осмотреть тесный сарай. В углу, на подставках, чтоб не прели полозья, — сани-розвальни. На санях нечто вроде постели: рядно, подушка. У дверей — скомканное белье, цветные девичьи платья, пальто с рыжим лисьим воротником.
— Что ж это вы сами копаете? — как можно ласковее спросил Степан. — Аль мужиков нет?
Дивчина взглянула на его большие, запыленные, в ссадинах ноги, на вьющийся, как у многих казаков, чуб, ответила чуть смелее:
— Есть, конечно… С дедом проживаем.
И вдруг сама спросила:
— А вы из какой станицы?
Донцов чуть было не назвал первую пришедшую на память, но спохватился:
— Тут, недалечко…
— Та я чую. По говору чую — казак. А як же вас звать?
— Степаном. По фамилии Донцов.
— Донцовых тут богато. Вы, часом, не родня Кузьмы Донцова? В Бережной проживает.
Никакого Кузьмы солдат не знал, но виду не подал. Спросил, закрепляя знакомство:
— А как же вас величать будем?
— Та на шо величать, — повеселела дивчина. — Як батько с матерью назвали, так и вы называйте.
— А як же воны назвалы?
— Просто… Наталкою.
— Хорошо, — улыбнулся Степан. И, согнав улыбку с лица, добавил: — Тут, Наташа, в садочке раненый… В бою… Можно его сюда?..
Девушка бросила лопату в сторону:
— Шо ж вы мовчалы. Несить! Тут холодок, гарно, — и поспешила к выходу. — Минуточку, Серка на цепь возьму.
Когда Донцов вернулся в сад, Пруидзе встретил его сердито:
— На шашлык попал, что ли? Целый час ждем!
— Кому что, а тебе шашлык.
— Не нужен мне твой шашлык. Время нужно! Понимаешь, время!
— Тихо, не шуми. Не все сразу делается, — заговорил успокаивающе Степан. — Ну-ка, помоги!..
Они бережно подняли и понесли раненого в сарай. Наталка уже ждала их со взбитой подушкой в руках.
— Вот сюда, на дедову постель, — показала на розвальни и опять куда-то выбежала.
— Видели, товарищ командир? — проводил ее глазами Пруидзе. — Апельсин настоящий!
Командир не отозвался.
Наталка вскоре вернулась, поставила на землю кувшин молока, положила на край постели большую пшеничную паляницу. Кувшин был теплый, с запекшейся розовой пенкой в горлышке, только что из печи.
— Вот это я понимаю, — оживился Донцов. — Ну и хозяюшка! Сразу видать — казачка!
Пруидзе лишь с благодарностью взглянул на Наталку.
— Кушайте, кушайте, — настаивала она. — Мало будет, еще принесу.
Солдаты пили из одной кружки по очереди.
Раненому девушка подала стакан и, осторожно присев на край саней, внимательно стала разглядывать его.
Бледный, худой. Над темными печальными
— Значит, так и проживаете с дедом? — спросил Донцов, возвращая пустой кувшин.
— Так и проживаем… Да вот что-то его нет, — погрустнела дивчина. — Вчера ушел и нет.
— А батько с матерью, сестры, братья?..
— Никого бильш нэма, — голос девушки дрогнул. Справившись с волнением, она начала рассказывать.
Отца, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петро, уехал на учебу в Крым, и, где он теперь, — неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.
— Что с ним сталось?
— Придет. Кому он, старый, нужен! — попытался успокоить ее Донцов.
Девушка с сомнением повела плечами: вдруг фашисты схватили?
Головеня молчал, прислушиваясь к разговору. Может, от выпитого молока, а может, от спокойной обстановки ему стало легче.
Наталка повернулась к лейтенанту:
— А вы тоже из наших мест?
— Нет, я из Белоруссии.
— Может, из Минска?
— Немного не угадали: из Минской области. А что?
— Батько оттуда письмо прислал… Одно всего и прислал, — она замолчала, опустив голову.
— Напишет еще, — сказал раненый и заговорил о бескрайних белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может быть среди них, а письма оттуда не ходят.
Донцов поднялся, вытер ладонью рот:
— Спасибо за угощение! Поели, пора и за работу, — и, взяв лопату, полез в яму.
Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стены ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Вскоре все вещи были надежно спрятаны. Донцов потоптался на том месте, где только что была яма, посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:
— Сам Гитлер не найдет!
Поговорив с командиром, солдаты куда-то ушли. Раненый повернулся к девушке, стал расспрашивать о воинских частях: может, видела, куда двигались? А может, партизаны есть поблизости?
Девушка качала головой:
— Кто ж его знает. Прошли многие…
— А что люди говорят?
— У нас тут одни бабы. Известно, плачут, — и, помолчав, спросила: — Правда, будто немцы Москву взяли?
— Москву? — черные глаза лейтенанта сузились. — Врут!
— Говорят, радио передавало…
— Ложь, Москвы им не взять!
— А почему наши отступают?
Спросила, да сразу и пожалела: надломленные брови лейтенанта еще более надвинулись на глаза. Лицо посуровело.
«Главный вопрос, — думал Головеня. — Его задавали везде и всюду. Что же можно сказать этой доброй девушке? Как убедить ее не терять веры в Красную Армию?»