Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского
Шрифт:
Возраст, правда, смягчает уже нанесенные удары, свои и чужие.
Бывает, что находится кроме всего прочего и третья возможность: медленное отступление в сторону, подальше, при взгляде оттуда все, прежде такое важное, начинает тускнеть и покрываться туманом, меняется весомость и значимость вещей.
Завоеванное при помощи кулаков положение в жизни Эдуарда продолжалось не бесконечно:
«Вплоть до пятого класса я был одним из самых больших ребят в классе. А потом пацаны начали быстро расти и крепнуть, особенно после летних каникул. Они становились
Эта перемена больно меня задела.
Однако я опять поднялся обратно на вершину».
Последнее предложение Эдуард написал по-видимому с удовольствием. А почему бы и нет: свергнутый с престола лидер вернулся к власти, хотя бывшие мастера никогда не возвращаются, как, по легенде, утверждали в боксе тяжеловесов. Но для этого нового восхождения нашлись целых две отдельных причины. Обе были обусловлены случайностью, которая самым первым делом привела Эдуарда к книгам и особенно к математике — математике, которую он понимал не всегда:
«Интерес к учебе начался в седьмом классе. Поблизости от нашей школы находилась церковь, которая как церковь не использовалась; там хранились всякие стройматериалы. Но на чердаке церкви лежали старинные бумаги: свидетельства о смерти людей, похороненных на церковном кладбище. Это были хорошо сохранившиеся печатные бланки со старорусскими заголовками, а вписанные чернилами имена людей уже почти выцвели. Вместо них мы вписывали имена тех учителей, которых не любили.
Однажды, в один из этих походов, я упал с чердака и сломал ногу. Угодил в больницу на долгое время и испугался, что останусь на второй год. Я попросил мать принести в больницу учебники. И затем начал совершенно самостоятельно их изучать. Случилось так, что они уже не казались особенно ужасающими. За два месяца я прочитал книги от начала до конца и понял прочитанное.
С тех пор в начале каждого учебного года я сразу от начала до конца прочитывал учебники по математике и физике. В результате я начал успевать по математике, физике и химии действительно хорошо, участвовал в математических олимпиадах и стал гордостью школы».
Это приводило, разумеется, только к хорошему. Но не без ложки дегтя.
«Поскольку я знал теперь предмет порой лучше учителей, на уроках я ленился, спорил с учителями и прибавлял им седых волос».
Конфликт с учителями становился все острее, пока новый, подобный случайности поворот во многих смыслах спас Эдуарда и действительно изменил его:
«Директор школы был разумным и решил пуститься на необычный эксперимент. Он предложил мне стать пионервожатым у третьеклассников».
Для парня, вступившего в переходный возраст, идея смущающая. Но Эдуард согласился. Возможно, у него не было вариантов:
«Сам я был тогда в девятом классе. Мне нужно было научить ребят хорошему поведению. Я рассказал им, чего не разрешается делать: нельзя шляться по улицам без дела, шуметь, курить. Обучая их, я учился и сам. Порой я проводил с ними целый день: мы вместе катались на лыжах и ходили в театр. Самое забавное было то, что сам я не мог пойти с ними на представление, потому что мне не давали денег. Я приводил их в театр и поджидал их по окончании спектакля».
Запомнился и еще один эпизод. Однажды Эдуард с пионерами вместе катались на лыжах и пришли к обрыву. Один из пионеров, «маленький зловредный пакостник», по словам Эдуарда, вызвал своего вожатого на испытание храбрости: «Слабо тебе отсюда съехать вниз?»
Ну, кто из нас не попадал в подобную ситуацию?
Подстрекателей достаточно. И реакция подстрекаемого зачастую все та же: «Это мне, мне слабо?» А потом он бросается сломя голову вперед и ввязывается во что-нибудь дурацкое.
Эдуард тоже решил сделать именно так:
«Ничего не поделаешь. Пришлось. Кошмар! Вышло так, что я сломал одну лыжу. Но, пожалуй, самое интересное было то, что полкласса съехало вслед за мной с теми же последствиями».
Общая картина начала дополняться и пробуждающейся любовью:
«Мой энтузиазм в воспитании класса подогрела старшая пионервожатая школы (на этом посту могла быть только учительница), которая сказала, что поцелует меня, если мой класс станет самым примерным».
Валя знала, за какую ниточку дергать:
«В то время я ценил подобную награду выше всех Сталинских премий».
Даже в то время, хочется мне добавить.
Эдуард был вожатым в своем классе два года, и этот класс стал как конфетка. Но обещанную награду он не получил, потому что вожатая перешла в другую школу. Я нахожу в записях Эдуарда короткое предложение, которое констатирует в скобках: «Но мы с ней еще встретились». В более нежной атмосфере? — как звучат последние слова воспоминаний Казановы. Мое предположение он, однако, позднее весело отвергнет.
Более важным оказывается следующий вывод, к которому Эдуард сам пришел с годами:
«Очевидно именно эта возня с детьми сделала меня детским писателем».
Что еще Эдуард помнит о школе? Полученные им инструкции по воспитанию и то, что происходило, если эти инструкции советской морали соблюдались.
Ведь учителя подчеркивали своим ученикам, например, вот это: «Если только честно рассказать о плохом поведении школьных товарищей, это будет не донос, а воспитательный поступок».
Эдуард однажды поступил в соответствии с этим. В шестом или седьмом классе он наябедничал о дурных поступках ученика по фамилии Седов, о том, что тот хранит в парте спирт и стреляет из рогатки камнями в спину другим ученикам.
Седова наказали, но та же участь ждала теперь и Эдуарда. Во дворе законы школы уже не действовали — там господствовал свой, дворовый суд и своя практика: донос был доносом, и Седов имел таким образом полное право наказать Эдуарда по-своему.
Ситуация осложнялась тем, что вся семья Седова имела отношение к преступности.
Опять помогла случайность, даже две. Школа находилась во дворе дома Эдуарда, и путь до дому был коротким. Там он для начала был в безопасности. Но и дома он не мог оставаться до бесконечности.