Эдиков комплекс. Романтическая фантазия на тему сновидения
Шрифт:
– Clotho, ch'erie, – обратился к женщине начальник станции, – c’est la femme qui va mettre au monde un enfant. Il faut que tu l’aides. 3
3
Клото, дорогая, это та самая женщина, которая скоро родит ребенка. Ты должна ей помочь (фр.).
– Mais bien entendu, – ответила та голосом, что вполне соответствовал ее непроницаемому лицу, и отложила пряжу. – La chambre est pr^ete. Suivez– moi. 4
– Merci, madame, 5 – сдержанно поблагодарила хозяйку баронесса и поднялась за ней в гостевой номер на втором этаже – туда вела добротная деревянная лестница. Смотритель станции услужливо оставил Ольгин багаж у входа в комнату, а сам молча удалился.
4
Ну, разумеется. Комната готова. Следуйте за мной (фр.).
5
Спасибо, мадам (фр.).
– Вам лучше прилечь, сударыня, – коротко сказала Ольге Клотильда и указала на кровать, над изголовьем которой висела картина дурной работы. Если можно было доверять атрибутам, выписанным со школярским усердием, художник изобразил древнегреческих богинь судьбы. – Я пока принесу все необходимое в таких случаях.
Едва изможденная баронесса с облегчением откинулась на подушки, как ее скрутил ставший уже привычным приступ боли. Однако на этот раз Ольга чувствовала себя спокойно: ребенку суждено было появиться в безопасном месте и под присмотром опытного человека. Пока что небеса были на их стороне, усмехнулась про себя молодая женщина.
Роды прошли на удивление легко и быстро. Клотильда в самом деле оказалась толковой акушеркой, ее действия были своевременны, экономны и точны. Единственный раз она допустила небольшую оплошность: когда на свет появилась головка новорожденного, женщина чуть сильнее необходимого сжала его виски пальцами. Однако, почувствовав, как мягкие кости будто бы слегка вминаются под давлением ее руки, она моментально ослабила захват и подобрала тельце малыша другой ладонью.
Боль, терзавшая Ольгу, наконец-то прекратилась. Клотильда протянула баронессе сына. На левом виске ребенка осталась едва заметная неровность – след от ее большого пальца.
Несколько часов спустя бледная, с темными кругами под глазами, но вполне оправившаяся после родов Ольга спустилась вниз. Клотильда с неизменной восковой вежливостью пригласила ее отужинать в обществе своего супруга и постояльца; в последнем баронесса узнала композитора, обладавшего славным голосом.
Мужчины сидели за столом, над которым витал аппетитный аромат тушеной свинины и свежих овощей. В центре стояли откупоренные бутылки бордо и шампанского, а также красовалось серебряное блюдо с сочными персиками. Поблагодарив хозяев, баронесса отказалась от мяса и овощей, однако с удовольствием выпила бокал отличного французского шампанского и надкусила персик.
– Как вы назвали мальчика? – с улыбкой поинтересовался у Ольги Глинка, любезно предложивший тост за новорожденного.
– Никак, – пожав плечами, ответила баронесса. – Я была уверена, что родится девочка.
Не станет же она объяснять первому встречному, что вовсе не испытывает материнской нежности к этому малышу, что его появление на свет – результат целой серии досадных ошибок и что дальнейшая судьба ребенка оставляет ее глубоко равнодушной. Настолько равнодушной, что она ни разу за время беременности не задумалась над тем, каким именем назвать дитя.
– Вот как? – задумчиво отозвался Михаил Иванович и провел нервной рукой по своим коротко остриженным, непослушным волосам. – Будь у меня сын, я бы назвал его Эдуардом. Я не любитель иностранных слов, но в этом имени есть особая, мистическая сила, поистине русская мощь. Вы не находите?
– Пожалуй что, – сухо сказала Ольга, вовсе не настроенная на поддержание светской беседы. – Спасибо, что стали крестным отцом моему сыну. Лучшего имени придумать просто невозможно. А сейчас, с вашего позволения, я поднимусь к себе. Мне кажется, проснулся маленький Эдуард.
– Храни вас Бог, сударыня, – улыбаясь, произнес ей вслед Глинка, – вас и вашего сына.
Хабаровск, 1971
Гриценко исторг удовлетворенное мычание, которое в силу обстоятельств не имело права вырываться из его пересохшей глотки в полную мощь. После этого оползнем переместился с тела официантки Любы на край кожаного дивана. Любаша с тайным облегчением издала хриплый финальный вздох, привела плоть в посторгазмическую неподвижность и на манер беломраморных статуй прикрыла руками интимные места. Лохматый иностранный турист, полулежавший в глубоком кресле напротив, отер со лба пот и изнеможенно уронил на расстегнутую ширинку большую тетрадь, куда лихорадочно записывал путевые наблюдения.
Нашарив рукой пачку французских сигарет и зажигалку, что валялись на полу возле дивана, Гриценко лениво закурил.
– Любаня, ты придумала, наконец, текст рекламы? – вяловатым голосом поинтересовался он, стряхивая пепел на ковер. – Мне уже два раза звонили, срочно требуют окончательный вариант.
– Нет, – томно отозвалась Люба, – но сейчас что-нибудь сочиним. Давай записывай, я диктую: «Ресторан Амур находится в здании одноименной гостиницы, которая построена в архитектурном стиле начала шестидесятых годов. Зал ресторана с высокими потолками, колоннами и пилястрами выполнен под старину, стены украшены картинами дальневосточных советских художников. Основной зал оснащен танцплощадкой и современным световым оборудованием. Имеется также уютный банкетный зал на двадцать четыре посадочных места. Ресторан предлагает японскую, китайскую, европейскую и русскую кухни».
– Потрясающе, – все так же вяло восхитился Гриценко, – я всегда говорил, что ты, девка, гений.
– Толку-то от моей гениальности, Гриценко? – отозвалась Люба, издав короткий смешок. – Слабовато она меня по жизни продвигает. За восемь лет только и стала что старшей официанткой.
– Разве только это? – с некоторой натянутостью спросил Любин собеседник.
– Ах, ну да, еще: вот уже год как ты, благодетель мой, сношаешь меня не в подсобке, а у себя в кабинете. Хотя лучше бы назначил начальником зала.