Единая параллель
Шрифт:
Слетко толкнул в бок Миколу Зайченко, своего связного по подпольной группе, угрюмого, вечно заспанного парня. Микола понял, повернувшись, протянул «сороковку» — недокуренный махорочный бычок. Несмотря на табачный голод в городе, Зайченко всегда был при махре — у него даже полицаи стреляли на закрутку.
— Ну как там ваша Москалевка? — затягиваясь, спросил Павло.
— Помаленьку дрыгает, — буркнул Микола, потом помедлив, вполголоса добавил: — Позавчера под Золочевом немцы захватили советскую разведгруппу. Двое живых. Доставлены в гестаповскую фельдкомендатуру.
— А
— Черт их знает. Филипп тоже не в курсе дела.
Филипп — словацкий офицер, майор из особого батальона «культурного обслуживания фронтовиков». На него существовал сложный многоступенчатый выход, поэтому от всяких уточнений приходилось воздерживаться.
— Ладно. Что еще?
— Вчера из Киева прибыли два специальных инженерных батальона. Размещены в казармах на Холодной горе. Среди них есть рота электротехнического минирования. Ты понимаешь, в чем дело?
— Да уж не дурак, понимаю…
Слетко с трудом перевел дыхание, чувствуя, как рубашка прилипла к спине. Это было то самое известие, которое все они напряженно ожидали последние дни. Известие, означавшее начало опасного, очень важного дела, ради которого Павло Слетко и его товарищи остались в оккупированном Харькове, каждодневно в течение четырех месяцев рискуя жизнью. Поставленное перед ними задание приобретало наконец реальный смысл.
Немцы собирались минировать Харьков.
8
В полдень 3 августа войска Воронежского и Степного фронтов прорвали глубоко эшелонированную немецкую оборону северо-западнее Белгорода — на стыке четвертой танковой армии Гота и оперативной группы генерала Кемпфа. Как и в недавнем неудавшемся наступлении, обе фашистские группировки снова были разъединены, лишены взаимодействия, потому что советское командование немедленно бросило в прорыв две танковые армии: полторы тысячи танков и САУ стальной лавиной устремились на Степное, а затем на Золочев и Богодухов. Многополосная немецкая оборона трещала и свертывалась, как жесть, разрезаемая острыми кузнечными ножницами.
Содрогалась земля, гудело небо: сквозь пылевую завесу поблескивали на жарком солнце краснозвездные крылья сотен штурмовиков, бомбардировщиков, истребителей.
Это было зрелище невиданной устрашающей силы.
Танки шли низменным междуречьем, двумя колоннами, образуя пятикилометровый коридор, и сверху казалось, будто гигантский плуг вспарывает тучную августовскую землю — сзади, за медленно оседающими клубами пыли, ложилась сплошная черная полоса.
Стоя в открытом люке, генерал с легким сердцем слушал перебранку танкистов в шлемофоне, изредка слизывал с усов серую пыль — она казалась ему сладкой и ароматной, как пыльца цветущего вокруг подсолнечника.
Он думал о том долгом и трудном, противоречивом пути, который прошли советские танковые войска от первых пограничных боев до сегодняшнего решающего экзамена, когда созданные танковые армии впервые вырывались на оперативный простор.
Вспоминалось многое: удивившее танковых командиров решение, принятое накануне войны специальной правительственной комиссией о расформировании танковых корпусов (оно основывалось якобы на опыте боев в Испании и финской войны); геройские действия в тылу врага многих танковых бригад в первые дни войны; мастерство и бесстрашие танкистов-катуковцев, которые, имея лишь несколько десятков машин, остановили под Мценском танковую армаду Гудериана; наконец, Сталинградская битва, где стремительные удары советских танковых бригад отбросили группировку Манштейна и поставили последнюю победную точку.
И еще вспоминалась встреча со Сталиным — вскоре после завершения Сталинградского сражения… Да, жизнь убедительно показала, что выиграть войну без крупных танковых объединений невозможно, тем более, имея в виду предстоящие масштабные наступательные операции. Объединений чисто танковых, мобильных и маневренных, не отягощенных различными довесками стрелковых частей и тыловых служб.
Верховный слушал молча, задумчиво вышагивая по ковру с потухшей трубкой в кулаке. Затем задал несколько вопросов, кратких, точных, предельно компетентных. А в заключение беседы поручил ему формирование одной из первых танковых армий, вот этой самой, которая, пройдя огненную закалку под Прохоровкой, двигалась сейчас просторами украинских полей к Харькову.
Прохоровка… Сколько тяжких дум передумал он в тот вечер, глядя на поле, усеянное танковыми кострами… Это было в полном смысле «танковое Бородино». Потеряв в исступленной многочасовой схватке сотни танков и тысячи людей, обе стороны с приходом ночи отошли на исходные рубежи. Его танковой армии так уж было написано на роду: вступив в свой первый бой, она фактически вступила в самое крупное в истории танковое сражение, выстояла в нем и, как оказалось, сломала хребет хваленой немецкой «танковой гвардии» — дивизиям СС (назавтра, 13 июля, Гитлер отдал приказ о прекращении операции «Цитадель»).
Один из комбригов сказал после Прохоровки: «Да, мы потеряли половину танков, зато выковали непобедимых солдат. Один экипаж, уцелевший под Прохоровкой, стоит целой танковой роты».
А ведь действительно стоит…
Вот только что, несколько минут назад, всего лишь один танковый взвод лихо парировал контратаку дивизиона немецких самоходок. Умно, смело, решительно нанес им удар во фланг, по бортовой броне. Справа, у безымянного хутора, и сейчас еще клубятся белые дымы подожженных штурмовых орудий врага.
Этот дым опять напомнил Прохоровку: адъютант Потанин пытался тогда по цвету дыма определить, сосчитать, сколько горит немецких машин, сколько наших? Дым от подбитых гитлеровских танков, работавших на бензине, был более светлым, иногда почти белым.
Враг усиливает сопротивление с каждым часом. Это и понятно: ошеломленное неожиданным прорывом советских танков, немецкое командование начинает приходить в себя и пытается как-нибудь залатать брешь.
Интересно, где, когда и какими силами последует немецкий танковый контрудар?