Единая параллель
Шрифт:
— Сука ты, а не ученый!
Немец спокойно вынул грязный платок, вытер измазанное сажей лицо, и в движении руки, в жесте, впрямь проскользнуло нечто напыщенное, кафедрально-профессорское, оттопырил нижнюю губу:
— Прошу оградить меня от оскорблений, господин генераль!
«Ну и фрукт! А ведь член Военного совета в самом деде подкинул выдающуюся гниду. Жжет жилье, уничтожает последнее, что осталось у голодных, истерзанных войной людей, и еще рассуждает о международном праве! Есть ли больший предел человеческому лицемерию!»
В свете фар возбужденные глаза бывшего доцента-гелертера
Генералу всегда казалось, что война начисто нивелирует все человеческие призвания, профессии, оставляя на первом плане только одно — умение драться. Оказывается, нет… Оказывается, война незримыми, но очень прочными нитями связана со всем прошлым каждого человека, которое нередко в самые трудные военные минуты становится его дополнительным оружием, подспорьем и поддержкой, чаще всего — моральной, вот как у этого факельщика.
«А ведь он, этот гелертер, убежденный милитарист, — мелькнула неожиданная догадка. — Он жил войной и в мирное время, только под этим углом изучая свое так называемое международное право».
Один из солдат-автоматчиков принес из бронетранспортера и положил на траву, позади пленного, ранцевый огнемет — «вещественное доказательство». Сразу сильно ударил в нос уже знакомый керосино-больничный дух. Вот чем провонял факельщик, бегая по пустым улицам и поливая огнем соломенные крыши!
— Вы жгли дома мирных жителей. Следовательно, вы бандит. Неужели вы этого не понимаете?
— Не согласен, — мотнул головой немец. — В принципе солдат есть квалифицированный убийца. Но приказ освобождает его от ответственности. Я тоже выполнял приказ. Следовательно…
— А совесть человеческая у вас есть?
Пленный обернулся на притихших сзади солдат и негромко, этаким доверительным тоном (каков мерзавец!) сказал:
— Герр генераль, вы сами хорошо знаете, чего стоит совестливый солдат. Это тряпка и трус. В своем мартовском приказе «О поведении при отступлении» фюрер велит беспощадно вешать таких солдат. Нам вчера вновь зачитали этот приказ и троих повесили — с табличками на ногах, для иллюстрации.
— Вот и тебя надо повесить! — не выдержал багровый от гнева капитан Потанин. — Вон на той осине. Как изверга рода человеческого.
— Нет, вы меня не повесите! — огрызнулся пленный. — Тот генераль, ваш политический комиссар, сказал, что я нужен для пропаганды. Чтобы возбуждать у ваших солдат ненависть. Битте, я готов возбуждать. Я готов повторять везде свои слова как убежденный национал-социалист.
Ну вот теперь стала понятной подлая уловка ученого-поджигателя, Он старательно играл роль, которая, как рассчитывал, от него требовалась, чтобы сохранить свою жалкую бандитскую жизнь. Только не выдержал до конца — ненароком сболтнул, проговорился. Пора было, пожалуй, кончать эту дешевую интермедию.
— Вы уже сделали все, что могли для воспитания ненависти. — Генерал кивнул в сторону зарева. — Так что считайте свою миссию оконченной. Уведите его!
Так и не притронувшись к кружке с чаем, генерал долго глядел на юг, на оплавленный пожарами горизонт: что будет с городом, если они жгут дотла даже хутора-однодворки?
Надо спешить, спешить!
Уже после того как прозвучала команда «Приготовиться к маршу», из темноты неслышно шагнул начальник разведотдела Беломесяц, по своему обыкновению, вздохнул, выжидательно поглаживая планшет.
— Ну что нового? Докладывайте, — сухо сказал генерал.
— Под Белгородом трудно. Противник оказывает упорное сопротивление, особенно вдоль шоссе. Пехота продвигается медленно…
— Это мне известно. Можно бы без предисловия.
— Получена оперативная ориентировка из штаба фронта. Манштейн бросает под Харьков два танковых корпуса: эсэсовский и второй, линейный. Их штабы уже прибыли в Харьков. Таким образом…
— Таким образом, нам и Катукову придется противостоять одним. Особенно Катукову — он идет на Богодухов. Этого следовало ожидать… Ну что ж, танки против танков — так и должно быть.
Он, конечно, понимал, насколько неравноценным будет противостояние: у немцев свой тыл, свои опорные пункты, напичканные пехотой, артиллерией, минометами. А они — в ста километрах от линии фронта, от своих баз.
Хорошо если хоть будет обеспечена авиационная поддержка.
Генерал был недоволен разведотделом: из нескольких разведгрупп, заблаговременно заброшенных в тыл врага на предполагаемые рубежи боевых действий, рабочими оказались лишь две, другие пока молчат. Разумеется, в таком деле всегда имеется риск, учитываются скидки на случайность, но перевес-то всегда должен быть за планированным предвидением.
— Как только выйдем к Золочеву, приказываю вам тщательно расследовать обстоятельства, связанные с исчезновением группы Белого. — Генерал помолчал, опять вспомнив, с какой неохотой, обуреваемый дурным предчувствием, подписывал приказ о назначении в поиск того улыбчивого скуластого лейтенанта, что напомнил ему родного сына.
Он и сейчас не мог понять, в чем крылось это непостижимое разительное сходство?..
Подошел командир авангарда, комбриг, бросил руку к ребристому шлему, ожидая приказ на марш. Показывая на огненные ориентиры пожаров, уходящие руслом реки, генерал сказал:
— Они ждут нас там. Но мы там не пойдем. Берите сразу левее, прямо по целине — на Казачью Лопань. Остальное по-прежнему: опорные пункты обходить, в бои не ввязываться. Только вперед!
В полночь после грозы хлынул ливень, беспросветный, небывало обильный: танки шли сквозь сплошную стену воды.
Утро началось яростными контратаками врага.
9
Однажды по весне, в самое половодье, случился на Шульбе затор: где-то в верховьях на одной из лесосек подмыло штабеля бревен, приготовленных для мулевого сплава, и поперло скопом по шалой воде — у моста в центре села вскоре выросла гора пихтовых лесин, будто огромный еж подкатил к шатким перилам. Мужики пытались протаранить завал, эхая и матерясь враз раскачивали и били длинным толстым бревном. Однако затор не шевелился, отбрасывая их вместе с бревном-тараном…