Единственная любовь Казановы
Шрифт:
Теперь его повели назад, на верхний этаж, и официально передали тюремщику, который отвел его на злополучный чердак под тюремной свинцовой крышей и запер в камере размером в двенадцать квадратных футов и менее шести футов высотой, с нишей для постели и без всякой обстановки, если не считать ведра, а также без окна — лишь над дверью была зарешеченная отдушина. Произнеся по глупости несколько саркастических слов по поводу тюремщика и отказавшись от еды, Казанова услышал, как за ним захлопнулась дверь, и он остался в одиночестве до зари следующего утра. Тогда ему разрешили заказать суп, вареную говядину, жаркое, хлеб, вино и воду (за все это он заплатил) и послать за своей одеждой, а также получить постель, стол, стул и прочие предметы. Ему запрещено было иметь книги, бумагу, перья, зеркало и бритву — разрешили лишь два увесистых тома благочестивого характера. Затем до его сведения довели, что
Странно как-то, что Казанова не сразу понял, сколь мудро и необходимо завязать дружбу со своим тюремщиком Лоренцо. Но он был повергнут в такое уныние столь внезапным и неприятным прекращением своей привольной жизни, что плохо соображал. Он жестоко страдал от солнца, накалявшего камеру, и был так расстроен свалившейся на него бедой и сражен своей участью, что две недели у него не было стула и он заболел — поднялась температура, он лежал в постели и, грустно размышляя над своей судьбой и судьбой, возможно, постигшей Марко и Анриетту, жаждал смерти.
А тюремщик Лоренцо был не таким уж скверным малым, как показалось Казанове, ибо все да и всё, связанное с его заключением, естественно, представлялись Казанове в самых мрачных и неприятных тонах. Так или иначе, как только Лоренцо заметил, что Казанова не притрагивается к еде, он осведомился, здоров ли узник, и, хотя Казанова ироническим тоном утверждал, что находится в превосходном состоянии, Лоренцо привел врача, который дал больному лекарство, а также снабдил менее нудной книгой.
Злосчастные дни тянулись бесконечно долго, усугубляемые неуверенностью, ибо приговор Казанове вынесен не был и он находился в государстве, которое никогда не слыхало о Habeas corpus [81] . Таким образом, его могли держать в тюрьме столько, сколько заблагорассудится инквизиторам, и могли казнить публично или втайне, и никто при этом не имел ни права, ни власти потребовать расследования. Казанова делал свое положение еще невыносимее, живя надеждой и ожиданием, что его вот-вот выпустят. «Завтра я буду свободен», — каждый вечер говорил он себе, и каждый новый день приносил ему разочарование. Одиночество, тревога за Анриетту и Марко и постоянное разочарование, ибо его все не выпускали, начали сказываться на состоянии духа Казановы. Единственным облегчением в ближайшие месяцы было то, что он в известной мере сдружился с Лоренцо, которому каждый месяц отдавал деньги, остававшиеся от суммы, выделенной ему на еду, а также то, что какое-то время камеру с ним делили двое других узников. Хоть это и были негодяи, но все же люди, и он мог с ними поговорить.
81
Название закона о свободе личности, принятого английским парламентом в 1679 г. (по первым словам текста). По этому закону никто без решения суда не мог подвергнуть кого-либо задержанию или аресту.
Первый лучик надежды появился в день Нового года. Лоренцо подарил ему меховую накидку, ибо зимой в Пьомби было так же холодно, как жарко летом. Но больше всего растрогал Казанову рассказ Лоренцо о том, что старик Брагадин ходил к инквизиторам и на коленях, со слезами умолял разрешить ему помочь «дорогому Джакомо» и что эти трое неумолимых позволили Брагадину посылать Казанове шесть золотых цехинов в месяц, а также все книги и газеты, какие он пожелает.
Послабление режима временно пробудило у Казановы надежды — ему даже разрешили прогулки по более просторной темнице, и там он обнаружил железный прут и точильный камень. С присущим узникам невообразимым оптимизмом он тотчас решил устроить побег и со свойственным им невероятным и жалким упорством начал обтачивать прут. У Казановы ушла целая неделя на то, чтобы его заострить — к концу этого времени правая рука у него еле сгибалась, а волдыри на ладони образовали большой струп. Он задумал пробить дыру в полу своей камеры и выбраться в нижнее помещение, а оттуда бежать через залы, открытые для публики. Это был безумно смелый план, но по крайней мере у Казановы появилось о чем думать и на что надеяться. Ему пришлось пустить в ход всю свою изобретательность, чтобы разжиться таким пустяком, как масляная лампа с фитилем, а также кремнем и трутом, чтобы высекать огонь. Лампу он решил соорудить из миски; затем уговорил Лоренцо купить ему лучшего оливкового масла из Лукки для салата; фитиль он сделал из ваты, которую выдернул из щелей отдушины, затем ухитрился выпросить у тюремщика три-четыре маленьких кремня, а из наплечников своего камзола добыл трут. Затем сделал вид, что заболел, и улегся в постель, чтобы все эти предметы не были у него обнаружены.
Проведя эти приготовления, Казанова уже собирался приступить к пробивке верхних половиц, когда к нему в камеру привели другого узника, и тот пробыл с ним несколько недель. Казанова был в отчаянии, но в минуту черной меланхолии появился новый лучик надежды, хоть и несколько омраченный жалостью.
Однажды в камеру вошел Лоренцо и, ворча на то, как им помыкают, протянул Казанове книгу.
— Что это? — безразличным тоном спросил Казанова.
— Разве не видите?
— Ну, вижу! Религиозная книга, а ты знаешь, что мне такие неинтересны.
— Меня это не касается, — с безразличным видом произнес Лоренцо. — Ее вам шлет другой узник, он просит вас внимательно ее прочесть, ибо там есть елей для блага вашей души.
Ругнувшись себе под нос и даже не раскрыв книги, Казанова отшвырнул ее, а ночи через две или три, когда он лежал без сна, терзаемый доброй полусотней демонов нетерпения, обиды и страстных желаний, вспомнил про книгу. Мысленно проигрывая ту сцену, когда Лоренцо принес ее, он подумал, что Лоренцо был тогда грубовато-добродушен, а так всегда бывало, когда он получал награду за свои услуги. Более того, прокручивая в памяти его слова, Казанова склонен был счесть, что в книге, пожалуй, содержится некое послание. Он с трудом дождался рассвета и, как только затеплилась заря, стал листать книгу, не обращая внимания на попытки своего соседа по камере завязать разговор и надеясь найти записку, приклеенную к одной из страниц, или хоть что-то, написанное карандашом. Но если в книге и было такое, записка была либо оторвана, либо карандаш стерт, ибо он ничего не нашел.
Крайне разочарованный, Казанова снова отбросил книгу, кляня ее и собственную глупость. На другой же день Лоренцо как бы между прочим сказал:
— Тот, другой узник надеется, вам послужила на пользу книга, и хотел бы получить ее назад, чтобы самому найти в ней утешение, если она вам больше не нужна.
Казанова от разочарования готов был запустить книгой тюремщику в голову, но какой-то подтекст в словах Лоренцо снова удержал его.
— Скажи, что я еще не все до конца понял, но я верну ее, как только уразумею священную истину, которую она содержит.
Решив так или иначе выяснить эту загадку, Казанова взял с собой книгу, когда отправился ходить по темнице, где ему было дозволено размяться. На дворе стоял ослепительный солнечный день, и сквозь окошко в потолке проникал яркий свет, образуя квадратное желтое пятно на голом грязном полу. Казанове пришло в голову, что, возможно, что-то написано на пустых страницах книги и он увидит надпись, если поднесет листки к свету, но, как внимательно он их ни обследовал, ни на одной странице не обнаружил ничего. Он уже собирался захлопнуть книгу и отослать ее назад, когда, перевернув две-три страницы, заметил несколько крошечных дырочек на одной из них. Вглядевшись повнимательнее, он обнаружил булавочные дырочки под некоторыми буквами и из этих букв сложил слова.
Безумное волнение и любопытство охватили Казанову, но прочесть послание он не успел, ибо в помещение вошел Лоренцо, чтобы вести его назад в камеру; тюремщик снова попросил вернуть книгу, но Казанова попросил дать ему еще немного времени.
— Скажи, что я наконец увидел свет и прошу еще один день отсрочки, чтобы уяснить себе эти чудесные истины.
Лоренцо недоуменно уставился на Казанову — с чего это вдруг узник обратился к религии, тем не менее кивнул в знак согласия и ушел, заперев узников в камере. Поднеся книгу к зарешеченному отверстию в двери, Казанова мог теперь разобрать, под какими буквами стояли дырочки, и занялся методичным обследованием книги. Он обнаружил, что использована лишь предпоследняя глава и что послание гласило:
«А. бежала я арестован 2 дня после тебя что мы сделали? Используй эту книгу для общения.
Марко».
Радость, которую доставило Казанове это послание, была омрачена лишь сожалением, что его друг тоже в тюрьме, — сожалением, которое сглаживалось чувством облегчения от того, что его соседа по камере должны были вот-вот выпустить. Но прежде чем он отбыл, Казанова сумел кое-что из него вытрясти. Он добыл с помощью Лоренцо колоду карт, уговорил своего соседа поиграть под вполне разумным предлогом — надо же скоротать время, выиграл у него почти пятьсот дукатов и под честное слово согласился простить долг в обмен на бриллиантовую булавку, которую тюремщики забыли у того отобрать. Сосед был в восторге, что так легко избавился от большого долга, и, уходя, тепло попрощался со своим благодетелем, как он упорно называл Казанову.