Единственная
Шрифт:
Она была одной из немногих, кто никогда не вешался ему на шею: в этом не было необходимости. Она просто позволяла гоняться за собой.
И глядите, к чему это привело!
Она безжалостно расправилась с крамольной мыслью. Думать о подобных вещах, когда он рядом, по меньшей мере глупо. Не говоря уже о том, что он вообще стоит рядом.
Словно поняв, о чем она думает, он пристально глянул на нее.
Она притворилась, что не заметила, и обратилась к леди Харботтл:
– Я и не знала, что Мелисса так плохо себя чувствует!
– О, ничего страшного, скоро поправится.
Чарлз улыбнулся, делая вид, что не понимает, какие грандиозные планы вертятся в голове ее милости. Но при первой же возможности отвел Пенни в сторону.
– Освежи мою память: разве Мелисса Харботтл не замужем?
– Замужем. Она теперь Мелисса Барретт. Вышла за владельца мельницы, намного себя старше. Он умер больше года назад.
– Ах вот оно что. И, насколько я понял, она отправилась в Бат не за тем, чтобы лечиться водами?
– Мелисса?
Скептический тон Пенни уже сам по себе был достаточным ответом.
– Значит, ее можно считать вдовой с большими ожиданиями?
– И вполне определенными. Она теперь достаточно богата, чтобы искать кого-то получше мельника.
– Если она вдруг спросит тебя, посоветуй ей не смотреть в сторону Эбби.
– Обязательно, – фыркнула Пенни, – но сомневаюсь, что она изберет советчицей меня. Поверь, это безнадежно.
Он выругался себе под нос и подвел Пенни к следующей группе гостей.
Вечеринка была почти домашней. Большинство местных дворян, устоявших перед соблазнами столицы, собрались в доме леди Трескаутик, чтобы возобновить старые знакомства и по возможности обзавестись новыми. Когда же очередная леди с незамужней дочерью слишком пристально таращились на Чарлза, тот начинал расписывать достоинства Пенни: большинство намек понимали. Некоторые даже заподозрили, как им казалось, правду.
Впрочем, их предположения его не волновали. Главное, чтобы Пенни ничего не заподозрила. Иначе это крайне затруднит расследование и разрушит все его замыслы.
Однако вальс оказался искушением, противостоять которому у него не оказалось сил.
– Пойдем потанцуем, – попросил он, увлекая ее на середину зала.
– Что? Чарлз…
Но он уже закружил ее под нежную музыку. Пенни недовольно нахмурилась.
– Я только собиралась сказать, что не хочу вальсировать.
– Но почему? Ты довольно сносно танцуешь.
– Да я провела четыре сезона в Лондоне: еще бы не уметь танцевать!
– То же самое можно сказать и обо мне.
– Я заметила.
Она ничего не могла с собой поделать: музыка несла ее на сильных широких крыльях.
Чарлз улыбнулся и чуть ближе привлек ее к себе, начиная очередной поворот.
– Мы танцевали раньше.
– Но вальс – никогда: если припоминаешь, раньше он считался чересчур неприличным.
И похоже, по веским причинам. Танцуя с другими мужчинами, она ощущала себя элегантной, легкой, грациозной. Теперь
Вальс в полной мере показал мощь Чарлза. Без всяких усилий он кружил ее по комнате. Головы присутствующих поворачивались им вслед, кое-кто не скрывал зависти.
Она пыталась расслабиться в его объятиях, бессознательно следовать ритму танца, но то и дело спотыкалась, и он смеялся, подхватывал ее, и все начиналось сначала.
Наконец ей удалось взять себя в руки, показать, что она может быть достойной его.
И она показала. Спокойно. Безмятежно.
Невозможно было не заметить, как идеально они подходят друг другу: она – тонкая тростинка в его объятиях, но при этом достаточно высока, чтобы он не нагибался слишком низко. Невозможно не заметить, как легко он держит ее, как покорна она его объятиям, хотя он не требует покорности; в этом танце она равный партнер.
Но этот танец волновал ее, не давал прийти в себя, рождал неуместные желания. В коконе, свитом вихрем музыки, вращением танца, нельзя было не знать, не чувствовать, насколько сильно притяжение, вопреки всем ожиданиям все еще существовавшее между ними.
Нельзя не сознавать, что она по-прежнему пробуждает в нем тот же самый чувственный интерес, то же стремление заполучить ее и стремится очутиться в его объятиях.
Его рука, лежавшая на ее пояснице, жгла кожу сквозь тонкую ткань, другая рука сжимала ее ладонь, жесткое бедро вжималось между ее ногами, пока они кружились и кружились, и каждый поворот становился и воспоминанием, и признанием.
Ее трясло от возбуждения и, оставаясь с ним, не позволяя окончательно лишить себя разума, она вдруг осознала, что каковы бы ни были ее чувства и ощущения, он их разделяет.
Последнее стало особенно очевидным, когда музыка смолкла и он неохотно замедлил шаг, остановился и отпустил ее. Она услышала, как глубоко он вздохнул. Так же прерывисто, как она сама. Что же, значит, не одна она слаба и безвольна.
– Николас, – пробормотал Чарлз. Николас стоял неподалеку, погруженный в разговор с лордом Трескаутиком. Выглядел он довольно бледным, напряженным и то и дело переминался с ноги на ногу. – Его что-то тревожит. Или он всегда такой?
Пенни присмотрелась к кузену.
– Нет. Когда впервые появился в нашем доме, казался совершенно другим, но за эти несколько месяцев изменился. Похоже, что он страдает бессонницей.
– Вполне возможно. Кстати, я не узнаю по крайней мере пятерых джентльменов.
Она уже успела объяснить, кто здесь на ком женат, кто уже умер, какие изменения произошли в местной общине.
– Пятеро – это много для такого времени года. Посмотрим, что можно узнать о них.
Гости разбрелись по залу, так что Пенни и Чарлз могли легко переходить от группы к группе. Они подошли к леди Эссингтон, грозной свекрови Милли и Джулии. Рядом с ней возвышался дородный джентльмен. Он оказался мистером Ярроу, родственником леди Эссингтон, приехавшим в более мягкий климат Корнуолла, чтобы поправить здоровье после тяжелой пневмонии. Сдержанный мужчина лет сорока с жесткими зеленовато-карими глазами, он казался на первый взгляд вполне здоровым и крепким.