Единственная

Лоуренс Стефани

Не будь он таким человеком, и не будь она такой женщиной, он оставил бы все попытки завоевать ее, пока убийцу не поймают и тайна не разрешится. Но они были теми, кем были, и стоило им оказаться рядом, как мудрости не оставалось места. Взять хотя бы прошлую ночь. Любое общение грозило перерасти в нечто большее и, как он и предупреждал, рано или поздно они окажутся в постели, причем гораздо раньше, чем поймают убийцу или решат загадку Николаса и Гренвилла.

Они стали намного ближе, чем тринадцать лет назад, но он добивался еще большей близости. И очень хотел уберечь

ее от любой опасности и убедиться, что, если эта опасность возникнет, она сделает, как он скажет, встанет за его спину и позволит заслонить себя, как щитом.

Иначе и быть не может.

Если он захочет повлиять на нее в нужном направлении, – а влияние – это лучшее, на что он мог надеяться, – значит, нужно действовать как можно быстрее и сейчас – самое время. Один-два дня – все, что подарит им убийца.

Сжав ее руку, Чарлз повернул голову и без обиняков спросил:

– Как получилось, что ты до сих пор не пустила к себе в постель ни одного мужчину?

Пенни молча вытаращилась на него. Губы беззвучно шевелились: очевидно, она временно потеряла дар речи. Он ожидал, что она покраснеет, но бедняжка оцепенела.

– Что? – почти взвизгнула она наконец и, вырвав руку, размахнулась, явно желая дать ему пощечину. Однако сдержалась и процедила сквозь зубы: – Нет. Погоди. – Глубоко вздохнула, стиснула кулаки и спокойно объявила: – Моя личная жизнь тебя не касается. Ясно?

Он, в свою очередь, разозлился.

– Все, что случилось между нами тринадцать лет назад, меня касается, и если именно тот случай так воздействовал на тебя все эти годы, тогда это тоже мое дело.

Она смотрела на него брезгливо, как на паука, мерзкого паука, которого не грех и раздавить.

– Если это и повлияло на меня… – Она осеклась, поджала губы и громко выпалила: – Какого дьявола ты несешь?

Собрав в кулак терпение, он решил наконец поговорить начистоту. Нужно вскрыть гнойник и забыть о нем навсегда.

– Тринадцать лет назад, если припомнишь, я взял тебя в проклятом амбаре у холмов. Для тебя это был первый раз, и я причинил тебе боль. Сильную.

Она поморщилась, но он безжалостно продолжал:

– Ты расстроилась. Очень расстроилась. И не позволила мне еще раз к тебе прикоснуться. Ни тогда, ни позже. Удрала.

Избегала меня несколько недель, пока я не ушел в армию. Отказывалась разговаривать со мной и не позволяла слова тебе сказать. – Та давняя боль снова ударила в сердце, свежая и неожиданно острая. Но он твердо подавил эту боль и как мог спокойнее продолжал: – Вернувшись в прошлом году, я узнал, что, несмотря на десятки самых выгодных предложений, ты предпочла остаться старой девой. И невозможно не задаться вопросом: неужели то, что я сделал… что случилось между нами, и есть причина твоего нежелания выходить замуж? А прошлой ночью я узнал, что ты никогда…

– Прекрати, – оборвала она, вскакивая. Он даже поежился под ее взглядом. На него в упор словно смотрело дуло охотничьего ружья.

– Забудь все, что случилось прошлой ночью, и все, что я сказала. Моя жизнь принадлежит только мне. И только я принимаю решения. Остальное – дело не твое…

Он

выругался и встал.

– Мое. Мое чертово дело! – зарычал он. Рев отдаленным эхом прокатился по газонам. Он вынудил себя понизить голос, пригвоздив ее к месту пронзительным взглядом.

– Если я так оскорбил тебя, причинил столько боли, что ты больше не позволила ни одному мужчине прикоснуться к себе…

Он подступил ближе. Ее глаза пылали огнем, но она не отступила.

– Погоди… погоди! Не спеши. Дай подумать…

Судя по выражению лица, она перебирала в памяти его слова… и тут ее глаза широко раскрылись, потемнели и превратились в грозовые облака.

– Хочешь сказать, что все эти годы я была расстроена… обижена… только из-за боли?

Он не мог ничего прочесть в ее глазах. Нахмурился, чувствуя в ее словах ловушку… но все же со вздохом кивнул:

– Что же еще?

Значит, это она чего-то не поняла, хотя следовало бы. Пенни отвернулась и пошла прочь.

– А ты стой на месте и жди.

Он негодующе застыл, но повиновался. И слава Богу. Ей следует сообразить, что делать, и побыстрее!

Она всегда знала, что он не чувствовал… не видел, как она любит его. Неужели ее досада и мучения были вызваны какой-то несчастной болью? Смешно!

И когда он говорил о страданиях, ей в голову не приходило, что имеются в виду физические страдания.

Впрочем, в то время ее мало занимали его мысли: слишком она была поглощена своими реакциями, своим ужасным разочарованием, крушением наивных ожиданий, навеки разбитым, как она тогда считала, сердцем. И хотя она понимала, что он сознает, как обидел ее, все же представить не могла, что настоящие причины ему не известны.

Он воображал, что она испугалась боли!

Она покачала головой и вернулась мыслями к нему.

Если учесть, что все эти годы его терзали угрызения совести, которых он не заслужил, и чувство ответственности за ее жизнь, к которой он не имел ни малейшего отношения…

Долг и ответственность всегда были для него на первом месте: взять хотя бы его преданность семье и родине! И если она немедленно не просветит его и не покончит с той ответственностью, которую он за нее испытывает, отношения их испортятся с ужасающей быстротой. Он будет пытаться заслужить прощение, она станет отказываться, его совесть взбунтуется, ее независимость взыграет, он будет еще сильнее стараться исправить зло… и все кончится враждой, если не открытой войной, которой никто из них не заслуживает. Которая никому из них не нужна.

Нужно успокоить его, не выдав при этом истинных причин ее обиды.

Сложив руки на груди, она остановилась перед ним.

– Прекрасно. Если тебе так уж понадобилось вспоминать о прошлом, я согласна. При условии, что все факты будут истолкованы верно. Тринадцать лет назад именно я решила, что мы должны заняться любовью. Да, ты много лет хотел и добивался меня, но не посмел бы предложить ничего в этом роде. Это я все замыслила и якобы случайно встретила тебя на прогулке верхом. И заманила тебя в амбар. Все, что случилось в тот день, случилось по моему желанию.