Единственная
Шрифт:
Кто о нем, по видимости, забыл, так мои родители. Ни разу больше они не упомянули о том вечере. Только я не такая уж наивная, чтобы не понять причины. Они не хотели меня расстраивать перед экзаменами! Теперь, когда все это кончилось, они так будут за мной следить, что и не вздохнешь. Знаем!
Но пользу это все же принесло: если они хотели что-то против меня затеять, то неизбежно должны были начать разговаривать друг с другом. И не так уж глупо говорить
Веду себя дома тише воды, ниже травы. Только время от времени то попою, то попляшу при них, чтоб не внушать подозрений.
Отец по вечерам учит меня играть в шахматы. Перед ходами я долго думаю. И дольше всего сижу над доской, когда вспоминаю мой самый прекрасный вечер под ветром. Отец начинает тогда торопить меня, и я делаю такой гениально-глупый ход, что он хохочет.
— Чем дольше думаешь, тем хуже играешь!
Ха-ха! Он мог бы понять меня, только если бы имел аппарат для чтения мыслей. Ох! Не хотела бы я видеть тот ужас, когда какой-нибудь болван сконструирует такую кибернетическую машину. То-то его поблагодарит вся молодежь на свете! Будем надеяться, что к тому времени я состарюсь. И уж наверняка не сделаю я такую подлость, не стану применять аппарат против собственных детей.
Так вечер за вечером я усыпляю бдительность моих родителей, и они уже, ручаюсь, убеждены, что память об Имро начисто стерта. Эх, люди, люди! Да как же выглядел бы мир, если бы каждый из нас способен был предать самого близкого человека, испугавшись одного косого взгляда или пары пощечин!
Я и на балкон не выбегаю. Не думаю, чтобы Имро теперь приходил к нашему дому. Но если даже придет, Марцела всегда во дворе, она принесет мне хоть записочку от него. Теперь она сделает это осторожнее, чтобы искупить свою вину. Она тогда же, на следующее утро, ждала меня у школы и объяснила, что торчала на улице до половины восьмого и даже носу из подворотни не высовывала, когда ее звали домой. Но без четверти восемь мать, встревожившись, отправилась ее искать. Тут же, прямо во дворе, отвесила ей три тумака, и то еще Марцела упрямилась, не хотела уходить домой. Я это оценила и поняла — она ничего не могла сделать. А тут мои отец зашел к ним и, когда узнал, что там меня нет, спустился к Еве, а потом помчался на улицу. Да, это был рок. Я простила Марцелу, а она тотчас этим воспользовалась:
— Передай от меня привет Йожо…
— Я к ним редко хожу, — сказала я, — а его отец все еще никуда его не пускает!
Марцела впала в такое уныние — мне ее даже жалко стало.
— Знаешь что, — придумала я, — позвоним ему, когда наших не будет дома!
Марцела обрадовалась было, но тут же ужасно застеснялась. Она обожает пороть глупости по телефону, но с чужими. А один раз позвонили мы Йожо, а она держала трубку что твоя овечка и даже не мекнула.
— Ничего, — успокоила я ее. — Говорить буду я, а ты только слушать его голос. Идет?
Мне ведь тоже приходится быть терпеливой. Труднее всего были первый и второй день после того вечера — меня мучило, что отец нас застиг, но потом все это ушло, остался только Имро и все то, что мы друг другу сказали Теперь нас никто не разлучит. В понедельник он наверняка будет ждать меня у художественной. А если за мной родители явятся, ну что ж, придет через неделю. Это мы выдержим. Я могу ждать его до бесконечности — знаю, что он все равно придет. Придет, и опять мы будем разговаривать и за руки возьмемся… Но почему нельзя, чтобы это было сейчас, немедленно? Кому это надо, что Косичка грустна, скажи, Имро? И зачем она то и дело вытаскивает из-под обложки дневника твой билет в кино,
— Отчего у тебя такой отсутствующий взгляд? — спросила мама.
Я даже не заметила, когда она пришла домой.
— У меня? — Я чуть было не попалась. Но я бросила на стол химию и сказала: — Попробуй-ка смотреть иначе, когда вбиваешь себе в голову химические формулы.
Мама покачала головой:
— Ох, сдается мне, школа перестает тебя интересовать.
Обожаю такие разговорчики! Еще не хватало теперь лекции о самом главном в жизни — и я с цепи сорвусь!
— И перестает, — согласилась я. — Как только представлю себе, что учиться еще семь лет, так и хочется повыбрасывать все книги в окно!
Бабушка ужаснулась, но мама теперь не принимает этого так близко к сердцу, да и я тоже. Учебники я бы охотно выбросила, зато оставила бы книги, что в библиотеках. И читала бы их все подряд, и даже стихи. Только если они про любовь. Что-нибудь вроде Ромео и Джульетты. Я видела про них в балете, а потом прочитала и в книге. В старой такой, по виду и не скажешь, что это что-нибудь хорошее. Из книги-то я и узнала, что Джульетте тоже было пятнадцать лет! Пятнадцать, как мне! Ромео был немного старше Имро, но это неважно. Зато Имро такой умный, словно ему не меньше семнадцати. Остальное все совпадает: и родители нам препятствуют, и мы готовы умереть друг за друга, лишь бы быть вместе, пусть даже в могиле.
— Говорит, занимается! — подстрекала маму бабушка. — Сколько сидит, а еще и страницы не перевернула!
— Боже мой! — вскочила я. — Будешь так травить меня, я и до смерти не выучу химию! Хватит с меня твоих подозрений.
— Ольга! — крикнула мама. — Как ты разговариваешь с бабушкой? Еще раз — и, честное слово, получишь парочку пощечин!
Прекрасно. Вот и мама готова к пощечинам прибегнуть, а то, что она посадила бабку на коня и теперь с ней сладу не будет, вот это маму ни капельки не тревожит. Хорошая семейка, нечего сказать!
Отец с мамой уже начали немного разговаривать, но это они, может быть, хотят только обмануть меня. Знают теперь, что я наблюдаю за ними, ведь я обоим наговорила таких вещей. Разговаривать-то разговаривают, да все равно оба вечно унылые, как гиппопотамы. Ох, как эти взрослые отравляют себе жизнь! Меня, естественно, интересует главным образом, что они замышляют. Но если они только притворяются, я уж как-нибудь их разоблачу. Одного мне никак не понять: всем известно, как отец женился на маме. В последнюю минуту сбежал с помолвки с другой женщиной, да еще в канун рождества! Говорит, что и не подозревал, что там готовится помолвка. Только когда мать той девушки начала расписывать, сколько добра они дадут в приданое за дочерью, он вдруг понял, что любит бедную девушку, которая уехала на рождество в Лучатин. И сел он тогда в поезд и весь предрождественский вечер проболтал с проводником, потому что, кроме них двоих, в поезде не было ни души. На следующий день он все же обручился. Но с кем? С той бедной девушкой в Лучатине. И эта девушка — моя мама!
Вот это была любовь! Когда я родилась, отец, говорят, вынес на руках из машины не только меня, но и маму. Бабушка об этом иногда рассказывала, а отец всякий раз смеялся, вспоминая, как тогда сплетничали соседи, что «ребенок-то у них есть, а ума-то ни на грош». Из этого видно, что мои родители очень любили друг друга. А теперь? Правда, я не могу сказать, что они ненавидят друг друга, но любить не любят. Настолько притворяться они не в силах даже передо мною.
Вот этого я никогда не пойму.