Эдвард Мунк
Шрифт:
Мунк не любил ни Кристиана Крога, ни Эрика Вереншёлля, хотя они были в числе первых, помогавших ему. В те годы, когда искусствоведы беспощадно критиковали Мунка, Крог и Вереншёлл писали о нем очень благожелательно. Но оба они были здоровыми, жизнерадостными людьми, что не импонировало Мунку. Скоро начались мелкие ссоры, а Мунк слишком близко принимал все к сердцу и ничего не забывал. Он не мог найти ничего общего и с другими ведущими норвежскими художниками, начавшими творить раньше него. Это были Фритс Таулов, Эйлиф Петерсен, Ханс Хейердал и Герхард Мунте [26] ,
26
Эйлиф Петерсен (1852–1928), Ханс Хейердал (1857–1913), Герхард Мунте (1849–1929) — норвежские художники, работавшие преимущественно в области пейзажа.
— Тиис неправ, когда пишет, что я многому научился у Крога. Кое-чему я научился у Хейердала. Я это говорю, несмотря на то, что терпеть его не могу. По-моему, он был ужасным человеком. И он и Эйлиф Петерсен. Но я должен сказать, что есть что-то хорошее в ранних работах Хейердала. Позже и ему и Мунте зрение изменило.
Из той группы норвежских художников, которые по возрасту были несколько моложе Мунка, больше всех ему понравился Карстен. После смерти Карстена Мунк особенно часто о нем говорил. Карстен питал к Мунку горячую любовь, граничившую с поклонением. Он мало кого уважал, но, как только входил Мунк, он вставал. Мунк для него был самим господом богом.
— Только Мунк что-то значит. Остальные не умеют ни писать, ни рисовать. Они пользуются сапожным кремом и называют это главным тоном в норвежском изобразительном искусстве. Эти ханжи считают себя одухотворенными. Писать может только один Мунк. Остальные только выставляют свои вещи, но рядом с Мунком они съеживаются и становятся ничтожными. Они ведь только высиживают у холста. Пишут, пишут и считают себя прилежными. У них такая пустота и мертвечина в мозгах, что они не видят ничего кроме того, что видно каждому.
Одно лето Карстен жил у Мунка в Осгорстранде. Это было в период наибольшей общительности Мунка. Карстен, сын богатого отца, одалживал одежду и холсты у друзей и редко за это рассчитывался. Карстен получил наследство после смерти отца. Один из его бедных друзей пришел к нему и спросил:
— Правда, что у тебя есть деньги?
— Откуда ты это взял?
— Увидел из налогового обложения. Это уж слишком. Ты же ходишь в моих брюках.
— Ну, ну, — сказал Карстен. — Помни, что ты разговариваешь с богачом.
Мунк поссорился даже с директором Национальной галереи Енсом Тиисом — своим добрым гением. Он написал портрет Тииса, на котором тот сидит толстый, широкоплечий, в желтых и зеленых тонах. Тиис впал в немилость за то, что общался с художниками, которых Мунк не любил. К тому же хвалил картины, которые не нравились Мунку, и этого было достаточно, чтобы Мунк порвал с ним.
Обидчивость Мунка выражалась иногда самым странным образом. Когда-то в молодости он был на вечере художников. Председателем вечера был маленький художник, считавший, что Мунк пишет никудышные картины. На вечере он подошел
— Я хотел написать портрет испуганного человека.
Отношение Мунка к молодым художникам было не лучше, чем отношение к старым. Он с ними не встречался. Они даже не могли прийти к нему. Единственный, кого он пускал к себе, был Пола Гоген, сын Поля Гогена. Он бывал у Мунка довольно часто. Среди немногих других, которым разрешалось приходить к нему, были Яппе Нильссен, лектор Сигурд Хёст, братья Халфдан и Вильгельм Руде, директор комитета по охране здоровья Вефринг и врач Кристиан Шрейнер. В течение двух последних лет жизни Мунк часто приглашал Шрейнера. Иногда к нему приходили иностранные художники и критики. Вплоть до 1939 года он хорошо относился к немцам.
— Они сделали так много для меня.
Торговцев картинами Мунк допускал с трудом, если они не были немцами. Тот факт, что он часто приглашал к себе Пола Гогена, объясняется рядом причин, в частности тем, что Пола Гоген писал в газете «Дагбладет», которая нравилась Мунку больше всех остальных. Книгу Гогена о нем он считал лучше книги Тииса.
— По книге Гогена видно, что он художник. Большую часть из того, что написал Тиис, я уже читал раньше.
В книге Гогена мало написано об отношении Эдварда Мунка к женщинам. Он жаловался:
— Если уж обо мне писать книгу, то неправильно быть таким приличным. Я не барышня.
Единственный раз Мунк сказал мне, что купил картину другого художника и, как это ни странно, это был художник, о котором Мунк думал, что он его преследует. Этот художник помогал Мунку в устройстве выставки, а когда вскоре состоялась выставка этого художника, Мунк за тысячу крон купил его картину.
— Я купил эту картину, единственную, которая не была продана.
Картина была написана в коричневых тонах, Мунк повесил ее в ванной комнате.
— Иногда, когда я бываю в подавленном настроении, я захожу в ванную и смотрю на этот коричневый соус. Улыбаюсь, и мне это помогает.
Однажды Мунк неожиданно зашел ко мне в приемную. Там стояла картина, которую я только что купил у этого художника. Мунк спросил, сколько я за нее заплатил. Я заплатил шестьсот крон, почти столько, сколько Мунк получил за свои литографии.
— Неплохо, если он получает шестьсот крон за такую картину. Картина неплохая, но не кажется ли она вам скучной?
Я не ответил.
Посмотрев на нее еще немного, он повторил:
— Вам не кажется, что она скучная?
Я поддакнул:
— Да, может быть, немного скучна.
Мунк вынул лорнет:
— Честно говоря, не кажется ли она вам очень скучной?
Однажды Мунк пришел в Национальную галерею в Осло с несколькими картинами. Десяти-пятнадцати норвежским художникам предложили послать свои картины на большую выставку в Нью-Йорк. Директор галереи Юхан Лангор, Мунк называл его «лейтенант», попросил Мунка взглянуть на них.