Её (мой) ребенок
Шрифт:
— Папа — в Африке. Он львов… дре-сси-рует, — старательно выговаривает она.
— Ого… Ясно, — поджимаю я губы. Да уж. Тогда вряд ли я его отыщу.
Львов дрессирует?… Это ты мне назло, Кошкина?! Совсем без башни?..
— А вы с мамой живёте вдвоем, пока папа в Африке?
Отрицательно качает головой. Потом мгновение подумав — положительно.
Неожиданно разворачивается ко мне. И я опять плыву от этих знакомых глаз. Только, в отличие от Кошкиной к этим глазам у меня
— Ты «полиция»? — притрагивается к моему кителю.
— Да.
— Я хотела позвонить в полицию.
— Зачем?
— Чтобы маму искали!
— Мама задерживается на работе, — повторяю я официальную версию.
— Врёте вы все… Мама потерялась.
Молчу, не зная, что сказать.
— Найди мою маму.
— Найду, — просаживается мой голос.
Достаёт из кармана сложенную в несколько раз бумажку. Там что-то нарисовано карандашами.
— Это маме…
— Передать?
Кивает.
— Хорошо. Обязательно.
— А когда найдешь?
— Ох… Ты главное ешь, давай. Представляешь, как мама расстроится, если узнает, что ты не ешь?
— Не буду… — отворачивается. Кукла падает из рук на пол.
Упрямая… в Марьяну.
Потрепав её по голове с тяжёлым сердцем отхожу.
— Ну? — пытливо смотрит на меня Лена.
Она не знакома с Марьяной. Жила тогда с родителями в другом городе, и я не успел познакомить. Не знает и сейчас, что она моя бывшая.
— Что — «ну»?
— Ты что — ничего не заметил? — цокает она языком, закатывая глаза.
— А что я должен был заметить?
— Окей… — подозрительно.
Глава 5. Снова влип
Заезжаю домой покормить Гавра.
На часах одиннадцатый. Медведев еще работает по Марьяне, и я планирую сменить его на ночь. Гаврюха лезет на руки и прячет холодный нос на моей шее. Обнимается…
— Тоскливо тебе, да? Мне тоже…
Отстраняясь, внимательно смотрит мне в глаза.
— Ну потерпи, будет у тебя новый хозяин завтра, — чешу ему макушку. — Обещали тебя забра… Эй!
Замечаю, что мусорное ведро под стойкой перевернуто. Благо чистое и пустое.
Ссаживаю Гавра с рук. Ставлю ведро как было. Надо бы купить ему «нору», а то в диване, то в шкафу хозяйничает. Только, если завтра отдавать, то смысл?
Но Гавр тут же встает в стойку, хватается передними лапами за край ведра и роняет его обратно. Отскакивает. Настороженно подходит, пытаясь залезть внутрь.
— Нет! Мусорное ведро — это не домик.
Немного поспорив с упрямо роняющим ведро сурикатом, машу на это безобразие рукой. Не до этого мне…
— Но учти, придется принять душ, перед тем как идти в комнату.
Закрываю двери в комнату.
И только собираюсь дозвониться до Михи, как звонит он сам. И мне становится нехорошо. Потому что это значит — есть новости. А они априори не могут быть добрыми.
Ложась на стену спиной, я, не справляясь с голосом, хриплю в трубку:
— Слушаю…
— Лёва, тачку эту нашли. Мерс принадлежит Юрию Лившецу. Житель Москвы. Главный методист одного из московских банков. Сорок лет.
— Медведь! — нетерпеливо обрываю я. — Еще длину причиндалов мне его скажи! Я и так понял, что он классный! — психую я. — По существу, давай.
Сердце гулко бьётся в груди.
— Вчера эта тачка попала в аварию. Лобовое… Капот смят со стороны пассажира и…
— А пассажир?! — не выдерживаю я.
— Дуй в травматологию краевую.
— Понял.
— Стой.
— Ну что?! — дрожащими пальцами закрываю квартиру, на ходу засовывая руку в рукав куртки.
— Ты такси взял бы, дружище.
— Нахрена? Я на машине.
— Нервный ты… Как бы потом тебя в соседней палате не искать.
— Да?… Ладно, я осторожно.
— Хочешь, я подъеду.
— Нет! — отрезаю сначала я. Но когда понимаю, что пальцы на брелоке и с третьей попытки жмут на всё что угодно, кроме разблокировки…
— Хотя, да. Давай. К травматологии. Что-то я и правда не в себе.
Еду, стараясь не переваривать «травматологию», а смотреть на дорогу. Благо, она пустая…
Но ощущение такое, будто всех этих лет не было и моя Кошка всё еще моя. И вот она там, в больнице. А я даже не знаю в каком состоянии. Мне страшно до чертей. И даже все мои обиды и пережитый по её вине треш отходят на задний план.
Торможу у тачки Медведя. Мы молча идём рядом, плечом к плечу. Мне самую малость легче. Я словно опять совсем молодой пацан, который не факт, что сможет справиться со сложной ситуацией сам. Мне страшно… нет мне СТРАШНО!
Её образ… До сих пор глубоко сидящий во мне ее образ, вдруг оживает.
Я слышу ее мелодичный задорный смех. И голос с дразнящими мурлыкающими нотками. И практически чувствую кожей ощущение, как она любила ласкать меня — перебирая коготками по затылку. Тактильные якоря оживают тоже. От накатывающего ощущения, как она обычно вжималась губами мне в ухо и горячо шептала: «я люблю тебя…» меня передергивает и по загривку бегут мурашки.
Выживи, Кошка! Я тебя, умоляю!..
Мы заходим с отделения неотложки, где всегда открыт вход с улицы. Медведь лаконично отшивает всех, кто пытается нас остановить, тыкая корочками в нос.