Её несносный студент
Шрифт:
Я своих предков просил не встречать. Не принцесска, сам вполне способен добраться от аэропорта до дома. Мать и так наверняка Томару Васильевну и Оль с утра напрягла, пусть хоть водила не дергается.
Белый топает молча за мной. Понимает, что косанул. А не хер на друзей бросаться, особенно когда у тебя их почти нет.
Поправочка. Вообще нет! Кроме меня, естественно. Потому что мудак он конченный, и вообще пора прививку от бешенства делать, или что там делают, я не в курсе. Хотя, наверное, уже поздно. Неизлечимо.
— Рустам Александрович, — один из амбалов
Евгением представляется.
Меня особо не замечает.
Я тем временем рассматриваю второго. Он другой, не стелется, не пытается выслужиться, просто стоит и молча сверлит взглядом Белого. Потом бросает свой волчий взгляд на меня, проходится по мне с головы до ног и снова на Белого.
Странный он какой-то.
Белый тем временем успевает закинуть чемодан в багажник, я следую его примеру.
Усаживаемся на заднее сидение, и даже от аэропорта отъехать не успеваем, как Белый начинает раздавать указания.
Отдает приказ сначала меня завезти, а потом его к Зинаиде Львовне.
К бабуле, значит. Я только хмыкаю, понимая, что дядь Саша не просто так своих амбалов нас встречать послал, даже выяснил, каким рейсом летим.
Волком смотревший и молчавший до этого момента второй амбал внезапно подает голос, в попытке возразить, мол, не положено и у них приказ вроде как имеется. Оказывается, он еще говорить способен, а не только взглядом сверлить. Только с Белым охранник просчитался, он его еще не знает.
— Мне срать, что тебе сказал Александр Павлович, Жека, — в подтверждение моим мыслям, выдает Белый. И, видимо, ему вот вообще фиолетово, что второй амбал-то так и не представился. Я едва сдерживаю смех, когда друг так просто называет его именем первого. Ну ниче, сам виноват, нехер было морду кирпичом строить, Белый этого не любит.
Мужик таким поворотом событий явно недоволен, я даже с заднего сидения чувствую, как он напрягается, сдерживаясь из последних сил. Держись, парень, тебе с Белым особенно весело будет, он у нас спец по организации веселья. Я до сих пор помню незабываемую поездку в чешский полицейский участок.
Нет, никакого беспредела не было, и обходились с нами вполне вежливо, но Белый — это, сука, Белый. Нахрена, спрашивается, было выделываться, когда все, чего хотели полицейские — предоставить, сука, документы, которые, кстати говоря, у нас были при себе. Дебил мажористый.
Кошусь на Белого, я его давно таким серьезным и напряженным не видел. Как-то удавалось там —вдали от родного дома — сглаживать углы, а здесь… здесь же ему все о матери напоминает и о дне том страшном, когда он мать потерял и сам чуть было с жизнью не простился.
—Зря я затронул тему, — произношу миролюбиво.
Напряжение немного спадает, пожалуй, нам все же стоит обходить стороной щекотливые темы.
Отцы и дети...
Родной дом встречает меня не слишком приветливой обстановкой. В целом, ожидаемо. Мама появляется на крыльце, как только я вхожу на территорию особняка, видимо, уже доложили. Осматриваю внушительных размеров двухэтажное строение, усмехаюсь, и кому все это надо.
Предки этот дом в конце прошлой зимой приобрели, обстановку решили сменить, когда я после случая с Александровной сорвался и пустился во все тяжкие, с загулами до поздней ночи, стычками с полицией и крупными штрафами за езду в нетрезвом виде, которые, естественно, были мимо кассы пропущены.
Отец рвал и метал, по сей день помню его глаза бешеные, когда я очередной финт с ушами выкинул. Батя орал тогда, как в жопу раненный, а мне плевать было, настолько, что я просто плечами пожал и даже дослушивать не стал. Из правильного ботаника-отличника превратился в мажора пришибленного, со всем вытекающими.
Меня тогда в чувства Славка привела и мужик ее придурочный, но правильный. Челюсть у меня до сих пор удар его помнит, тоже, кстати, очень правильно поставленный. Я тогда на месте охренел, когда по роже получил, не успев увернуться, я даже не помню, когда в последний раз удар пропускал, а тут пропустил. Мужик, в общем-то, оказался профи, я смекнул быстро, зубы стиснул и молчал потом, фраза «я тебе глаза на жопу натяну, если продолжишь мне жену волновать» очень действенной оказалась.
Я успокоился, снова за ум взялся, правда, дыра в груди никуда нахер не делась, а так, в целом, жить можно было. Тогда-то батя и решил меня в Европу учиться отправить, опасаясь очередного срыва. Срыва не было, впрочем, как не было и Англии, в которую они меня с матерью сунуть хотели. Я тогда рогами уперся. Нехер, не надо мне жизни в лучших традициях детей российских олигархов. Белый тогда тоже психанул, нет и все, в общем каким чертом мы пришли к Чехии, одному Богу известно. Предки сдались, в целом, отец был рад довольствоваться и малым.
Он же не знал тогда, что спустя два месяца, Белый психанет вновь и решит вернуться на родину, а я, не будь дураком, тотчас же собрал чемоданы, позвонил деду, чтоб на месте с универом решил, взял все необходимые справки в местном универе, которые, впрочем, здесь никому не упали, потому что дед все решил меньше, чем за пару дней, и, широко улыбаясь, оповестил родителей о возвращении.
Радости отца не было предела, до сих пор нарадоваться возвращению сына не может. Дед говорит, у бати глаз дергаться начал, но это ничего, это нормализуется. Главное, я дома. И, черт возьми, я все-таки рад оказаться в родной дыре. Ладно, не совсем дыре. Вообще не дыре. В общем я рад.
— Даже не обнимешь? — улыбаюсь матери, она-то, несмотря ни на что, отходит быстро.
— Обниму, конечно, — мама улыбается в ответ, обнимает меня, качая головой и сетуя, какой я все-таки дурак.
— Хоть бы поинтересовалась моим полетом и самочувствием, — смеюсь, пока мать возмущается моим поспешным решением и ребяческим поведением.
— А чего им интересоваться, когда ты здесь и сияешь, как хорошо начищенный самовар, — справедливо замечает мать, входя в дом.
Плетусь за ней со своим большим чемоданом.