Её несносный студент
Шрифт:
— Зря вы иронизируете, Аля хорошая девочка.
— О, ну, конечно, как же иначе, и приданное тоже наверняка хорошее, — надо бы притормозить, но не могу, просто не могу, — решили удвоить свое состояние за счет сына?
— Ксения, — рычит предостерегающе.
— Утроить? — понимаю, что меня заносит, но остановиться уже не могу.
— Прекращайте ерничать, мои действия продиктованы отнюдь не материальной выгодой, а лишь заботой о сыне. Просто представьте себе, лишь на минутку задумайтесь, вот так пройдет двадцать лет, Егор однажды проснется и пожалеет о
— А вы думаете, он скажет спасибо вам? — цежу сквозь зубы, меня трясет от происходящего. — Думаете он будет благодарен вам за то, что делаете выбор за него, за то, что лезете в его жизнь, пытаетесь навязать ему свой мнение? Даже партию подобрали, да? Как вы себе это представляли? Думали, ваш сын настолько глуп, что просто клюнет на смазливую мордашку?
— Прекратите выдумывать то, чего нет на самом деле. Егор с Алиной в прошлом дружили и отлично ладили, и раз уж он не слышал меня, мог услышать ее, а если бы и получилось, что в будущем, я был бы только рад. Я своему сыну не враг, но портить жизнь ему не позволю.
— Вы единственный, кто способен испортить ему жизнь, — я окончательно теряю терпение, просто потому что этот человек настолько непробиваем, что не видит очевидного. А у меня в ушах гулом звучат слова Егора и перед глазами стоит картина очередного срыва. — Уходите.
— Что?
— Убирайтесь из моего дома, — повторяю, потому что еще немного и я просто выцарапаю ему глаза.
Я перед Егором виновата не меньше, потому что испугалась, сбежала, совершенно не понимая, как сильно его обидела, сколько боли ему причинила.
— Вы не понимаете, что творите, Ксюша, вы ему сейчас жизнь ломаете.
— А вы его чуть не угробили, — возвращаю ему должок, глядя прямо в глаза.
Он теряется, я по лицу вижу, по вспыхнувшей во взгляде ярости.
— И меня чуть было соучастницей не сделали, уходите, Евгений Николаевич, нам с вами говорить не о чем.
Он сначала молчит, не двигается даже, а потом резко вскакивает на ноги, одаривая меня таким бешеным взглядом, что я тут же жалею о своей излишней болтливости. Однако вопреки моим ожиданиям, мужчина лишь шумно втягивает воздух в легкие, а потом и вовсе стремительно пролетает мимо меня, и через несколько секунд я слышу, как захлопывается входная дверь.
И лишь спустя долгие минуты ко мне возвращается способность двигаться.
Медленно, на ватных совершенно ногах, я подхожу к кухонному столу и падаю на стул, пряча лицо в ладонях.
На глаза наворачиваются слезы, и я понимаю, что в общем-то нет повода реветь, в это раз нет, а все равно паршиво. И я совру, если скажу, что слова этого человека меня не задели, совру, если скажу, что ему не удалось посеять во мне зерно сомнения. Удалось.
Я так глубоко погружаюсь в себя, что даже не замечаю возвращения Егора, и лишь когда до слуха доносится любимый голос, понимаю, как глупо попала.
— Ксюша, малышка, Ксюш.
Я смотрю на него в ужасе, смахиваю с лица слезы.
— Ксюш, что случилось?
— Ничего, я… — я даже не могу ничего придумать.
— Давай ты не будешь заливать, еще скажи лук резала, или фильм грустный посмотрела. Рассказывай. Правду.
Я не знаю, что ему сказать, ничего не могу придумать, понимая, что не смогу ему соврать, и не хочу, в общем-то.
— Я жду, Ксюша.
— Твой отец, приходил, — выдыхаю тихо, — снова.
— Что он тебе наговорил? И что значит снова?
Он напрягается, с меня взгляда не сводит, челюсти с силой сжимает. На скулах играют желваки, дыхание становится шумным, рванным. И я понимаю, что мне стоило, как и раньше держать язык за зубами, но, видимо, я слишком долго молчала. А потому меня прорывает, слова сами рвутся наружу, и я вываливаю на Егора все, что произошло за последний год. Вываливаю на него и причину своего глупого поступка и последовавшего следом за ним побега.
Егор ничего не говорит, только напрягается сильнее прежнего, практически скрипя зубами от злости. А потом он резко поднимается, явно намереваясь натворить дел.
— Егор, — в последний момент я хватаю его за руку. — Подожди, пожалуйста.
— Отпусти, Ксюш, мне надо отъехать на полчасика, — он едва держит себя в руках, и я понимаю, что просто не отпущу его в таком состоянии.
Сорвавшись с места, я практически налетаю на Волкова, обнимаю его так крепко, как только могу.
Не пущу, в таком состоянии никуда не пущу.
— Ксюша, я сейчас не в том состоянии, отпусти меня, иначе я могу тебе навредить.
— Ты не можешь, — остервенело мотаю головой, обхватываю его за шею, прижимаюсь к нему всем телом, готовая держать до последнего. — Не можешь, — повторяю и прежде, чем он успеет возразить, встаю на носочки и прижимаюсь губами к его. Он сначала не отвечает, стоит напряженный до предела, но спустя несколько мгновений со стоном сдается.
— Ксюша.
— Не уходи, пожалуйста.
— Малыш… — я чувствую, как он успокаивается, как расслабляются стальные мышцы.
— Не пущу, это все ерунда, слышишь, ерунда.
Шепчу и продолжаю его целовать. Губы, подбородок, шею.
— Ксюш…
— Тссс…
Не позволяю ему договорить, а себе не даю передумать. Мне нужно успокоить его, переключить. И я знаю, точно знаю как. Не раздумывая более, я просто опускаюсь перед на колени, полная решимости совершить задуманное.
— Малышка, ты чего? — он перехватывает мои руки, как только я касаюсь пряжки ремня.
— Тихо.
— Ксюша, — его голос становится до ужаса хриплым, взгляд чернеет.
И я понимаю, что все делаю правильно, что вот так надо.
Пока Егор не пришел в себя, торопливо справляюсь с ремнем, расстегиваю пуговицу и тяну собачку молнии вниз.
Я никогда ничего подобного не делала, не думала даже в эту сторону. А сейчас… сейчас мне хочется, самой хочется, очень. Все кажется таким простым, правильным.
У меня внутри все полыхает, перед глазами все плывет. Господи, ну неужели так действительно бывает? Неужели можно настолько хотеть человека? Даже вот так, стоя перед ним на коленях?