Ее величество-Тайга.

Нетесова Эльмира Анатольевна

Вон заяц на пеньке сидит. Круглыми, испуганными глазами на окружившую его воду таращится. Где тайга, нора, где маленькая, уютная поляна, где зайчата? Нет ничего. Лишь мутная, грязная вода бурлит вокруг.

Все отнято. Кричит косой от ужаса. Не жизнь, смерть зовет у всех на виду. Но как его достать даже самой голодной лисе иль рыси, если вокруг зайца бурлят талые воды? И хотя голод припекает — жизнь дороже.

Теперь кричи не кричи — ни сожрать, ни спасти некому.

Росомаха много сильнее, а и та с половодьем еле

справляется. Фыркает, гребет к коряге, дитя над водой держит в зубах. Но тут льдина навстречу надвигается. Секунда — и накроет обоих. Какое счастье, что медведь рядом оказался! Выгреб из воды прямо на корягу.

Едва росомаха за нее зацепилась и выпустила на сухое дитя из зубов, медведь бегом в тайгу. Знает, как умеет росомаха отблагодарить за спасение. Распорет брюхо до самой шеи. Не только спасена, а и сыта останется. Такое не раз случалось.

И бежит медведь без оглядки. Уносит голову, жизнь.

Мог же не заметить, не помочь. Да нельзя. Росомаха тайге нужна. Вон сколько раз сам медведь доедал остатки ее добычи. Сытая росомаха никого не трогала. Делилась жратвой спокойно, не оглядывалась, не отгоняла. А медведь стар. Самому уже трудно прокормиться.

А росомаха отряхивается от воды. Вот ухватила росомашку и понеслась с нею в глубь тайги. Теперь самое время выгнать лису из теплой норы. Расширить, углубить ее. И перевести дух на новом месте.

И лишь толстые старые ежи, в отличие от молодых, заблаговременно ушли в чащу. Кто-кто, а они заранее узнали о половодье. В норах еще с вечера земля отсырела. Холодно стало, неуютно. Ежей учить не надо, с чего такое случается. Вмиг поняли. Раз сыро в норе — затопит ее вода к утру Беги подальше от опасности. К молодым этот опыт приходит поздно.

Медянки и ужи, кто не успел уползти, уже деревья обвили. Выше забрались. Теперь ждать придется, пока спадет вода.

На что любит воду ондатра, а и той паводок не по нутру. Добралась до первого бревна — вскарабкалась. Брюшко выпачканное вылизывает. Зачем силы зря тратить и барахтаться в холодной мутной воде? Ведь можно на бревне плыть. Его все равно прибьет к берегу. А уж где бревно ляжет — дальше паводок не пойдет. Можно слезать и обосновываться до следующей весны. Это всему зверью издавна известно.

Из дупла сосны белка-лятяга мордашку выставила. Щелкает со страха, родной тайги не узнает. Хорошо, что припасы еды имеются, иначе туго бы пришлось. Теперь за бельчатами глаз да глаз нужен. Иначе сорвется какой с дерена пода унесет.

Сова из дупла на воду невидящими глазами уставилась. Зато по слуху знает, что случилось. Ей такой паводок в радость. Мышей догонять не надо. Выскакивают из воды, успевай пожирать. А сколько теперь всякого зверья без жилья осталось! Им — горе, сове — радость. От сытости пузо трещать будет.

А вон олень залитую поляну переходит. На спине двух бурундуков перевозит. Не спросили рогатого. Вскочили на спину,

когда тот мимо коряги проходил, где жили рыжие. Корягу уже всю залило водой, последний сук из воды торчал. Если бы не рогатый, унесло бы паводком бурундуков. А тут повезло.

Знали рыжие, что олень не сбросит их рогами, пожалеет. Не остановится в воде, обязательно выйдет на сухое, где есть его корм — мох. Там бурундуки и спрыгнут. Им в тайге обживаться не надо. Каждое дерево — дом.

Стонет куропатка на березе: гнездо вместе с кладкой залило. Правда, у других и того хуже — птенцов унесла вода…

А там, над распадком, лиса на воду со злости тявкает. Не может в свою нору к лисятам вернуться. Как они там одни будут? Малые еще. Обидеть их любой может. Да и затеряются в тайге. Попробуй собери их потом.

Кто-то спасается, другой — слезы льет, и только сойкам все нипочем. У них любовная пора наступила. Ее никакой паводок не прервет. Самцы трещат на всю тайгу. От дерева к дереву носятся. Нарядными хвостами друг перед дружкой хвалятся. Да и как не щегольнуть черными, белыми, зелеными перьями в хвосте и на крыльях, отливающих перламутром!

Подружки-сойки поскромнее. Но тоже хороши. Серые перышки словно подрумянены. Глаза блестят, как ягоды черемухи.

Скрипят сойки, на всю тайгу галдят. Свадьбы скоро…

Ну и что, если старой стала и в хвосте два пера торчат? За сплетни остальные повыдергали. Зато крылья целы. Поднимают вон как высоко. И лапы красный цвет не потеряли, не почернели. А значит, не ушло ее время. Есть и ее сучок на свадьбе. И прогнать с него никто не имеет права. Пока сойка летает и горланит — она птица. И на возраст ей никто указать не может.

Лежит зайчиха. От тепла и покоя в головенку всякие мысли лезут. Молодость вспоминается. У нее в тайге немного ровесников, кто до такого же почтенного возраста дожил.

Зайчиха смотрит на резвящихся зайчат. К ним уже пришла весна. Разбудила. Уродись заморышами, не было бы жира на пузах, не играли бы. А теперь вот — нюхаются. Значит, отделятся скоро. Отобьются в свои семьи. Что же, ко всем приходит первый и последний снег. Пусть живут долго.

Ей самой уже не до весны. Зайца Кузя сожрала. Пришлось самой зайчат растить.

Зайчиха зло тряхнула ушами. Рыси котов меняют чаще, чем зайцы шубку. А вот у зайчихи — один заяц на всю жизнь. Не станет его, второго не заведет. Не будет дарить тайге зайчат. Это зайцы-мужики могут по нескольку зайчих за жизнь пережить, если повезет. Случалось, в иные годы в тайге зайчих-первогодков было больше зайцев. И тогда хоть за уши держи, — все равно на сторону убежит. Потому любых зайчат из беды иль от голода спасали зайчихи. Как знать, а может, родным доводится.

Редко кому из зайчих повезло дожить до старости. Не хватало ума, опыта и сил. Некому было подсказать, научить. И зайчиха неспроста гордилась собой.