Её я
Шрифт:
– Слава Аллаху, мы все здесь свои люди. Кстати, Моммадали, объясни-ка мне, откуда ты знаком с этой дамой? Что касается этих трех женщин, досье их очень долгое…
Мухаммад-Али-хан подвинул стул и сел:
– На прошлой неделе, когда вручили предписание явиться, у меня голова кругом пошла. Я походил на раненного волка, метался из стороны в сторону. Каким пеплом голову посыпать, не знал, ведь этот джентльмен буквально вломился ко мне с угрозами, мол, если не придете, то будет то-то и то-то. Голова шла кругом. И вот вечером я от безысходности отправился к Мавзолею непорочных, пешком: я всегда так делаю, когда совсем туго. Иду, бормочу сам себе, спрашиваю у Всевышнего: я что, убийство совершил? За что
Между тем в дальней части зала попросил у всех внимания франт в пенсне. Откашлявшись, он громким голосом начал читать по бумажке:
– Уважаемые госпожи, дорогие дамы, уважаемые господа, руководители цехов! Прежде всего разрешите сердечно поблагодарить вас за ваше присутствие на этом собрании и выразить надежду на то, что такие Гуманитарные ассамблеи и сформировавшиеся в ходе их союзы будут играть все б'oльшую роль в нашей общей жизни и работе. Во-вторых, следует отметить, что степень явки, к сожалению, такая, какой мы ее видим, в связи с чем не может не встать вопрос об ущербе, наносимом организуемому шахиншахским правительством народному движению, направленному на прогресс и приобщение Ирана к современной цивилизации. В наше поворотное время нельзя отсиживаться по домам, ведь история Ирана учит нас тому, что в доисламскую эпоху женщины принимали равное с мужчинами участие в ремеслах и искусствах, не уступая им даже в конной езде и в отваге, и только век эгоистичных и изнеженных исламских султанов приучил нас к занавескам и чадрам…
Польские дамы были увлечены беседой. Четверо мужчин тоже болтали, не слушая речь франта. Господин Таги достал из кармана пиджака золотые часы Фахр аль-Таджара и показал их Мухаммад-Али-хану:
– Когда я вижу праведное лицо Фахри, мне не по себе становится. Можно сказать, кусок в глотку не идет. Так что возьми назад, Фахри-джан! А то ты со вчерашнего дня совсем похудел…
Фахр аль-Таджар, довольный, взял часы и прикрепил их цепочку к жилетке. Фаттах спросил:
– Какова судьба нашей бирюзы?
– Когда твоей драгоценности исполнится девять лет, – ответил Таги, – ты выдай ее замуж, чтобы в девках не засиделась.
Все рассмеялись, и Фаттах поведал Мухаммад-Али-хану о своем кольце с бирюзой. Но Таги отдавать кольцо, как видно, не спешил:
– Я же говорю тебе: чужое добро не идет в прок. Если оно нажито праведным путем, то ничего особенного…
Между тем франт, постоянно поправляя пенсне, продолжал читать свою речь:
– …в этой части я хотел бы обратиться к присутствующим уважаемым дамам, заверив их, что ношение чадры, а также прочих хиджабоподобных одеяний станет уделом женщин с подпорченной репутацией. Именно им будет запрещено надевать одежды того нового образца, который вводится сейчас. Нельзя не отметить важную роль женщин в воспитании девочек-школьниц. Школы Ирана должны идти впереди в деле избавления от неподобающей одежды, и присутствующие здесь да будут в этом деле авангардом, вдохновляя других своим примером… Чтобы не сочли нововведения влиянием извне и приверженностью европейской моде, я прошу уважаемых присутствующих самих быть образцом поведения, с нынешнего дня отбросить все лишние одежки и выйти из этого зала с открытыми, ясными лицами, вести себя столь же открыто и честно… Уважаемые господа! Для примера я хочу обратить внимание всех вот на ту даму в конце зала, рядом с господином Хушанг-ханом Дулаби, торговцем обувью и кожаными изделиями. Вы, уважаемая госпожа, именно о вас я говорю, не закрывайте лицо…
Все обернулись на эту женщину. В дополнение к большой шляпе лицо ее закрывала черная вуаль, так что его совсем не было видно. Под указующим перстом франта и под взглядами всех присутствующих она бросилась к мужу в поисках защиты. Высокий и осанистый Хушанг-хан, известный своей мудростью и остроумием, встал и обнял ее, закрывая ото всех. Миниатюрная женщина почти исчезла в его объятиях, и так они вместе двинулись к выходу. Было слышно, как он спросил ее:
– Жена! Какая разница между этим вечером и выпускным нашей дочери?
– Там не смотрели в лицо так бесстыже…
Подойдя к выходу из зала, женщина достала из сумки и надела черную чадру-накидку. Остановившись, она что-то делала под чадрой, а в это время к ней через весь зал бежал франт. Одной рукой запахивая черную накидку, другой женщина вытащила какой-то предмет и бросила его в лицо подбежавшему франту. Предмет упал, и тот нагнулся чтобы поднять его: это оказался женский парик!
Кое-кто смотрел на все это в изумлении, кое-кто посмеивался. Фахр аль-Таджар сказал своим собеседникам:
– И он из ваших тоже. Женщина всех опозорила…
Скандал между тем разгорался. Франт попытался сорвать с женщины черную накидку, а Хушанг-хан схватил его за ворот. Франт бросился на Хушанг-хана с кулаками, но быстро оказался на полу. Ему на помощь поспешил второй ведущий вечера, крикнули охрану… Фаттах и господин Таги, подбежав, пытались отстоять Хушанг-хана от ворвавшихся в зал охранников. Фахр аль-Таджар, держась поодаль, кричал:
– Не дело так поступать, господа! Нехорошо это. Здесь ведь женщины! Вознесем лучше молитвы…
Собрание окончательно рассыпалось, и в зале все смешалось…
Хушанг-хана посадили под арест. Фаттаха и Фахр аль-Таджара, оштрафовав, отпустили. Пришлось кое-кому дать в лапу, не так чтобы много, к тому же они стали знаменитостями.
– Вы слышали? – сплетничали в народе. – Фаттах-кирпичник, Таги-строитель, Фахр аль-Таджар – сахарник, Мухаммад-Али-хан – продавец одежды и Хушанг, у которого двухэтажный магазин кожаных изделий, – они вместе сорвали «праздник обновления», Хушанг-хан целый месяц в тюрьме просидел…
День за днем давление властей нарастало, но и народ не отступал. Взрослым (многие из них – лавочники) была предписана вечерняя школа, да еще ранним вечером, в самое бойкое для торговли время. На улицах срывали с женщин чадры и платки, с мужчин – чалмы, которые запрещалось теперь носить без официального разрешения; централизованно уничтожались тюбетейки и войлочные шапки… Но люди держались за традиции. Когда ахун объявил, что нужно получать разрешение на чалму, Эззати почувствовал жажду отомстить и бросился на поиски дервиша Мустафы. Но посох с тяжелым набалдашником помог дервишу отстоять чалму и даже устыдить Эззати.
– Несчастный! – крикнул ему дервиш. – Это ты должен получать мое разрешение на полицейскую форму!
Народ передавал из уст в уста слухи о сопротивлении, что в определенной мере утешало и грело сердца. У Фаттаха повсюду, где он бывал, просили рассказать о «празднике обновления» и о польских дамах. Кое-кто поздравлял его, руку жал, кое-кто раздражался. Однажды Фаттах ехал на фабрику, и машина его обогнала уныло бредущего дервиша Мустафу. Фаттах попросил водителя остановить и, выйдя, обнялся с дервишем, которого давно не видел. Он ожидал, что и дервиш, как и другие, будет хвалить его за стойкость, но тот, по виду сильно постаревший, лишь положил руку на плечо Фаттаху и сказал устало: