Её звали Карма
Шрифт:
***
Забрезжил рассвет. Берджу, крадучись, на цыпочках, вошел в светлицу. В комнате на лавке дремала мать. Услышав шорох, она поднялась.
– Матушка?
– удивился он и испуганно проглотил воздушный комок, подступивший к горлу.
– Где ты был?
– спокойно спросила Парама.
Берджу молчал.
– Я тебя спрашиваю!
– она схватила его за рубаху.
– Где ты шатался всю ночь?! Ты был с этой гадиной?!
– Не смейте ее ругать!
– прикрикнул юноша.
Мать оторопела и, прикрыв рот рукой, зарыдала.
– Почто ты матери приказываешь?
–
– Почто зверем рычишь? Никакая мать не прочит своему дитятку худого. Почто не внемлешь моему молению? Что за демон вселился в тебя? Опомнись, сынок. На грех перечишь вразумлению. Что ж ты творишь со мной?
– слезно вопрошала Парама.
Берджу стоял молча, потупив взор...
Князь Василий только поднялся с постели и, расхаживая в ночной сорочке, готовился принимать умывания.
– Гришка, подай халат, - обратился он к молодому белоголовому слуге, держащему чистый льняной рушник. Тот бросился исполнять волю государя, натягивая ему на плечи расшитый разноцветными нитями атласный халат.
В опочивальню к князю впустили Михеича.
– А-а-а, это ты...Никак вести несешь?
– Ой, государь. Дурные вести...
– согнувшись в три погибели, пролепетал слуга.
– Чего так?
Михеич продолжал молчать, склонив голову.
– Ну-ка, пошли все прочь!
– выгнал он всех прочих и настороженно глянул на своего приближенного.
– За клевету казню!
– грозно предупредил Василий.
– Батюшка, вот те истинный крест!
– перекрестился Михеич и возбужденно зашептал князю на ухо.
– Что -о?
– зарычал Василий.
– Насильничать?!
– Нет, государь. Княжна не силою была взята, а по воле своей.
– Молчать! Очернить хочешь, паскуда?
– князь схватил Михеича за кафтан.
– Казнить немедля!
– Не вели казнить, батюшка!
– старик упал в ноги государю.
– Подымись, холоп дерзновенный! Не об тебе речь, - он задумался.
– Ах, змееныш...Обезглавить поругателя!
– Не разумно, государь, - проговорил Михеич, продолжая стоять на коленях перед Василием.
– Народ бунт учинит. Да и почто, не надобно сказывать. Княжну опосля позору такого и в жены никто не возьмет. Это нужно сделать тихошенько, без огласки...- Слуга поднялся с полу и в поклоне зашептал: - В лесах разбойников страсть как развелось...
Князь многозначительно посмотрел на старика и, размышляя, прищурил глаза.
– А ведь ты...прав, дурень. Тихо нужно ... Тихо. А за верную службу награду получишь, - Василий похлопал слугу по щеке, задумчиво смотря ему в глаза.
Тот улыбнулся и, поклонившись до полу, вышел из царской опочивальни.
Князь облачился в дорогие атласные и парчовые одежды и позвал другого приближенного с устрашающей физиономией, изуродованной после болезни.
– Отправишься нынче с Михеичем через наш лес и там в глуши зарубишь его. Опосля вернешься в город и людям разнесешь, будто бы разбойники в лесах объявились. Уразумел?
– Уразумел, государь, - поклонился слуга, изобразив звериный оскал.
– Да не забудь себя ранить для верной правды-то.
– Уразумел.
–
Слуга поцеловал руку государю и спешно удалился.
7
На городской площади толпился народ: только что прикатили телегу с телом зарубленного Михеича. Тайный палач сидел рядом с телом и, уливаясь слезами и охая, рассказывал жуткую историю нападения страшных лесных разбойников. Над убитым запричитала жена:
– Кормилец ты наш! Почто оставляешь малых детей сиротками? Как же мы жить-то теперича бу-дем! Ой! Почто? Почто покинул...
– выла несчастная женщина. Рядом с ней стояли трое ребят - подростков и кулаками размазывали слезы по щекам, изредка подвывая матери.
Василий наблюдал из окна своего терема за происходящим на площади. Люди все прибывали. Здесь толклись и дворовые, и придворные, и стрельцы, и мастеровые. Сочувствуя, они качали головами и перешептывались. Подошли и Парама с Берджу.
– Изловить надобно стервецов ентих и вздернуть на площади!
– раздался мужской голос из толпы.
– Верно! Изловить!
– прокатилось ответно среди собравшихся.
– А как они выглядели? Чего хотели? Много их было?
– неслось со всех сторон.
– Кто видал этих нехристей?
Катерина была в своей светлице и наблюдала из окна. Раненного проводили под руки до государя, а телегу с накрытым тряпицей телом стрельцы отправили к дому Михеича. Жена и дети убиенного сопровождали печальную процессию, всхлипывая и причитая. Старший из сыновей поддерживал ослабевшую мать под руки, чтобы несчастная не потеряла сознание.
Народ мало- помалу стал расходиться.
Берджу с матерью вернулись к себе в коморку.
– Давно тут не бывало разбойников...
– задумчиво проговорила Парама и вытащила кузов, до верху набитый шерстью.
– Эту работу я переделаю завтре!
– Ее нужно сделать ныне.
– Думаете, я не разумею, почто вы берете шерсть?
– Что ты, сынок?!
– Знаю, желаете, чтобы на двор и носа не казал до времени! Все одно не заставите забыть Катерину! И не стану я боле перебирать енти вонючие лохмоты! Все одно уйду!
– резко высказался Берджу и, отодвинув от себя кузов, направился к выходу. Мать подскочила с лавки и загородила собой дверь, расставив руки в стороны.
– Не пущу!
Берджу подошел к матери ближе и решительно глянул ей в глаза.
– Моя она, матушка! Моя навек!
– Проклята она сынок: ее мать померла, разродившись ею.
– Почто вы ее так? Что княжной на свет народилась? Что сына вашего безродного всем сердцем полюбила так, что готова идти за ним на край света? За енто, да?! Чего еще дурного она сотворила? А то, об чем вы толкуете - домыслие злое.
– Не разумеешь ты многое, сынок...Раз уж родились вы на разных берегах, то не позволит Господь обрести вам счастие сообща. Може, когда и наступит время, что князья с холопьями родниться станут, только шибко сумливаюсь я в ентом! А ныне так и подавно! Чует беду мое сердце. Изничтожит тебя государь за то, что супротив воли его упорствуешь! Не серчай, но не пущу. Поймешь опосля. Цепями прикую, но не пущу!