Ее звали княжна Тараканова
Шрифт:
Правда, любой архивист болеет скрытым или откровенным недоверием к «печатному». Не потому, что есть в душе хоть тень надежды все открыть заново самому, — такая мысль быстро проходит еще на студенческой скамье. Просто историческая наука как наука не так уж стара, а практика обращения с архивными документами, принцип безусловного уважения к каждому из них, к каждому их слову еще моложе. «Доказано» — «не доказано» еще до сих пор не всегда корректируются принципом «чем доказано», и вместо удельного веса каждого отдельного довода вводится некая абстрактная относительно конкретных посылок величина. Но здесь были существенными даже не приводившиеся факты — без научных доказательств они и так не выходили из области легенд, — но точка зрения сторон. В публикациях угадывался возраставший накал ожесточенного внутреннего спора, который выносился на суд читателя. И значит, существовала народная память,
1859 год. «Русская беседа». Обращение редакции: «Неужели русская история осуждена на ложь и пробелы на все время, начиная с Петра I?» И дальше материалы о Таракановой. Донесения лиц, знавших Тараканову в Италии, свидетельства современников, встречавших ее в детстве в Петербурге. Личные, сугубо секретные донесения Екатерине II Алексея Орлова о ходе охоты за княжной — в Европе она носила имя принцессы Елизаветы, — изложенная им самим история ее похищения. Его же письмо Таракановой на немецком языке, полуграмотное, уклончивое, трусливое. Ответ княжны, полный достоинства, с великолепными придворными французскими оборотами. Наконец, записка Екатерины II контр-адмиралу, доставившему княжну в Петербург со своей эскадрой: благоволение, особая благодарность, инструкция на будущее.
Редакция журнала не обсуждала происхождения княжны: «знаменитая интриганка, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны от Разумовского». Не приводила версий ее конца: «Что сталось с Таракановой по прибытии в Россию, неизвестно. Кажется, она умерла в заточении». Это была позиция нарочитой отстраненности по принципу: пусть факты говорят сами за себя. И они говорили — языком «самозванки», богатым, привычным ко всем хитросплетениям придворных оборотов, ее знанием политической ситуации в каждой из европейских стран, знакомствами и связями. В чем, в чем, а в образованности, совсем необычной, слишком широкой и разносторонней для женщины тех лет, Таракановой никак нельзя отказать. Такой ли уж просвещенной монархиней смотрелась рядом с ее строками сама Екатерина в ее неустанных усилиях создавать видимость выдающегося ума?
Факты говорили беззаконностью действий Алексея Орлова и его сомнительных подручных, которые могли захватить в чужой стране группу лиц, являвшихся по меньшей мере подданными других государств. Они говорили и позицией Екатерины II, откровенно инспирировавшей похищение и не задумавшейся сгноить без суда и следствия «самозванку». Государственное преступление, покушение на власть? Пусть так. Но ведь и они могут быть осуждены по закону, открыто, без тайных застенков и бесследных исчезновений. Речь шла даже не о конкретном человеке, хотя и его черты начинали прорисовываться достаточно четко, — о прецеденте, факте.
Конечно, можно сказать: монарх, правитель — это характер, иногда — личность. Но точнее — обстоятельства, всегда и прежде всего обстоятельства. Николай I мог отвергнуть саму идею отмены крепостного права, хотя и понимал ее неизбежность: в 1840-х годах монархия в России была достаточно сильна. Александр II вынужден обратиться к той же идее. Соображение, что лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, пока его свергнут снизу, диктовалось обстоятельствами. Опять-таки обстоятельства заставляют Александра II в напряженнейшей обстановке ожидания политических перемен по самым острым, волновавшим общественное мнение вопросам выступать первым, предпочитая неожиданную атаку обороне. Да и есть ли в обороне надежда если не переломить общественное мнение, то хотя бы существенно повлиять на него?
Но вот с Таракановой Александр II явно опаздывал. Инициативу перехватывает на первых порах «Русская беседа». Оставалось защищаться — либеральная эпоха не допускала слишком явных цензурных окриков. С завидной быстротой (шесть месяцев разве срок для большого исследования!) в печати появляется другой материал — в «Русском вестнике». Никаких ссылок на «Русскую беседу», никакой открытой полемики — нa первый взгляд только факты. Другое дело — их зашифрованный подтекст.
Жалобы редакции «Русской беседы» на нехватку источников? Но что, кроме исторических анекдотов и нe поддающихся проверке слухов, может существовать в отношении такой фигуры, как Тараканова? М.Н. Лонгинов так и называет свою статью «Из анекдотической хроники XVIII века». К услугам читателей обширный обзор иностранных, явно благоволивших к княжне источников — разве разберешься в их противоречиях и неточностях? А чего
Но маленькая корректирующая деталь. Тараканова якобы — М. Н. Лонгинов в этом уверен — родила в крепости сына от Алексея Орлова, и ребенка крестил сам генерал-прокурор А. А. Вяземский и супруга коменданта крепости. Не так-то страшен каземат, как это могло бы показаться. Правда, автор спешил добавить, что судьба ребенка неизвестна и слухи о том, что будто это Александр Алексеевич Чесменский, конногвардейский офицер, едва не ставший в конце 1780-х годов очередным фаворитом Екатерины, лишены всяких оснований. Продолжение рода Таракановой все же представлялось слишком нежелательным. Единственное, что не подлежало, по Лонгинову, сомнению в хитросплетениях жизни княжны, — связь ее появления на европейском горизонте с польскими конфедератами — эдакий модернизированный вариант Дмитрия Самозванца.
Автор поражал воображение читателя обилием имен, дат, даже ссылок на печать XVIII века, не исключал саму идею поиска оригинальных документов. Их в статье не было. Зато охотно повторялись, прямо по «Русской беседе», подробности похищения княжны с небольшим, но каким же существенным уточнением: Алексей Орлов начал добиваться доверия «самозванки» много раньше, чем того захотела Екатерина II. Иными словами, достаточно прозрачный намек на некую самостоятельную игру, которую Орлов мог обратить, а мог и не обратить в пользу императрицы. Тем самым отданное Екатериной распоряжение о похищении теряло свою остроту и вопиющую беззаконность. А заключение в крепости становилось в конечном счете вполне заслуженным наказанием за громкие похождения, «разврат» и «смуты», поддержанные внешними врагами Российской империи. И как вывод — еще одна закулисная дворцовая история с участием авантюристки, незадачливой искательницы приключений.
Первые выступления в печати, как первые ходы в растянувшейся на десятилетия шахматной партии. Точки над «i» поставлены, часы пущены. «Русская беседа» — это Аксаковы, М. П. Погодин, А И. Одоевский, А. К. Толстой, В. И. Даль, Д. Л. Мордовцев, М. А. Максимович, И. В. Киреевский, И. С. Никитин. Может быть, больше литераторы, чем историки, но с безусловным уважением к факту, исторической истине, объективному анализу. «Русский вестник» — не кто иной, как М. Н. Катков, пусть еще достаточно либерально настроенный, но уже со всеми будущими верноподданническими установками. И еще автор статьи — М. Н. Лонгинов.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. В августе 1858 г. градоначальником Москвы Закревским был составлен по личному указанию императора «Список подозрительных людей в Москве», приложенный к «Записке о разных неблагонамеренных толках и неблагонамеренных людях». Основной экземпляр предназначался шефу жандармов, копия — председателю Государственного совета. В «Записке» Закревский писал: «По разным слухам и секретным негласным дознаниям можно предположить, что так называемые славянофилы составляют у нас тайное политическое общество. Славянофилы появились после Польской революции, в виде литературного общества любителей русской старины. Центр этого общества — Москва. Литературные органы его: 1) Русская беседа, редактор Кошелев. Главные сотрудники Хомяков, Аксаков и Самарин; 2) Сельское благоустройство, отдел Русской беседы; редактор и сотрудники те же. Денежный двигатель общества Кокорев, поддержанный множеством купцов нового поколения, которых славянофилы всячески к себе привлекают.
Общество славянофилов развивает общинные или демократические начала. Оно составлено от лиц разных сословий: дворян, чиновников, купцов, мещан, людей духовного звания и ученых. Вредное по своему составу и началам, Общество это надеется на какое-то покровительство и смело распространяет круг своих действий… Все эти издания расходятся в большом числе экземпляров, читаются пылкою молодежью неопытною и дают направление общему мнению. Элементы, которые могут послужить неблагонамеренным людям, чтобы произвести переворот в государстве, следующие: 1. Крестьянский вопрос — орудие для возбуждения крестьян против помещиков, а последних против правительства. 2. Бессрочноотпускные нижние чины. 3. Раскольники… 4. Фабричный народ. Этот класс людей давно подготовляется уже к беспорядкам… 5. Театральные представления… 6. Распространение сочинений Герцена».
Первыми в «Списке подозрительных лиц» были названы братья Аксаковы. О М. П. Погодине указывалось: «корреспондент Герцена, литератор, стремящийся к возмущению», о В. А. Кокореве: «западник, демократ и возмутитель, желающий беспорядков».