Её звали Лёля
Шрифт:
Примерно через сорок минут Лёлю кто-то потряс за плечо:
– Сестричка! Товарищ санинструктор! Проснись!
Лёля с трудом разлепила глаза. Перед ней стоял боец. Как и все вокруг: в замызганной грязной гимнастерке, пилотке почему-то без звездочки, но с винтовкой в крепких мужицких руках. На вид ему было лет 45, хотя на самом деле могло быть и в два раза меньше – из-за жуткой усталости и грязи на лице, заросшем к тому же щетиной, было не понять, сколько ему на самом деле лет.
– Вас зовет к себе товарищ старший лейтенант Крохин.
– А где он? – придя в себя и посмотрев туда, где раньше была Катя (теперь ее не оказалось рядом), спросила Лёля.
– Пойдем, покажу, – сказал боец.
Они шли сначала по окопам, затем в нескольких местах ползком через степь, прячась в воронках и замирая, когда над головами взлетала в небо осветительная ракета. Лёля поняла, что они двигаются на запад – туда, где уже второй день не на жизнь, а на смерть держал оборону рабочий батальон Сталинградского тракторного завода.
Позиции части были перепаханы воронками так плотно, что свободных пятидесяти квадратных метров в этой степи, которая раньше была ровной, как стол, было не сыскать. В нескольких местах стояли сгоревшие немецкие танки, перебравшиеся через передовую линию батальона, но подбитые зенитчицами или добровольцами батальона, забросавшими их «коктейлями Молотова».
Петляя и низко пригибаясь к земле, Лёля, ведомая солдатом, оказалась в глубокой воронке, на дне которой лежал офицер. Он был накрыт плащ-палаткой, и по мертвенно бледному его лицу санинструктор поняла, что он тяжело ранен.
– Товарищ старший лейтенант, – осторожно, словно боясь слишком резко разбудить, сказал солдат, обращаясь к командиру. – Я ее привел.
– Кого… привел? – с трудом расцепив спекшиеся губы, спросил Крохин.
– Девушку из санроты, которая у них тут за главную, – уточнил рядовой.
Лёля, если бы не сильная усталость, залилась бы красной краской от смущения. Какая же она, в самом деле, тут главная? Да и над кем? Над самой собой и тремя девушками, которые пришли с ней сюда добровольно, а не подчиняясь приказу? Командиром Лёля себя нисколько не ощущала. Потому и стало ей неудобно.
Крохин посмотрел на Лёлю тяжелым взглядом. Провел им сверху вниз, отчего санинструктор даже поежилась немного. «Не глаза, а рентген прямо», – подумала она. Старший лейтенант показал рукой: подойди ближе. Лёля села рядом с ним на дно окопа.
– Пока ночь, – медленно, подбирая слова, говорил офицер, и было видно по его бледному, как полотно лицу, что они даются ему с огромным трудом, – заберите раненых в тыл. Утром германцы снова пойдут. Это будет наш последний бой.
– Есть, товарищ старший лейтенант! – сказала Лёля. Она хотела было еще рану осмотреть, но Крохин ее отодвинул: «Не надо» и добавил, обращаясь к солдату: «Проводи».
Они ушли, а Крохин остался лежать в окопе. Он думал о том, что все-таки не зря угодил в это пекло. Потому что сам видел за несколько месяцев войны, как люди не успевали сделать буквально ничего, оказавшись на фронте. Они выбегали в первую же атаку и падали, сраженные насмерть, не успев даже сделать единственного выстрела.
Он, старший лейтенант РККА Дмитрий Крохин, успел. Три дня рота рабочего батальона, которой он командовал, удерживала левый фланг. Они буквально вгрызлись в землю на этом участке, но немцев через себя не пропустили. Разве что пару-тройку танков, да и те далеко не ушли: зенитчицы им влепили в стальные морды.
Глава 83
Мы с рядовым Глухарёвым свалились в небольшой окоп буквально на головы старшины Исаева и комбата Балабанова. Хорошо, они успели вовремя понять, что это свои, поскольку вскинули на нас оружие. Заметив наши запыленные потные физиономии, выругались. Капитан тут же развернулся и приник к биноклю, старшина первым делом спросил меня:
– Лошади где?
– Разбежались, – ответил я, опустив глаза.
– Твоё счастье, Николай, что у нас орудий не осталось. Иначе бы я тебя, – Павел Матвеевич коротко замахнулся на меня рукой, я вжал голову в плечи. – Но всё равно потом напишешь подробный рапорт, как что вышло. Понял?
– Так точно, – вздохнул я.
– А этот что с тобой делает? – зыркнул старшина на Василия, который сидел, сжавшись в маленький комок. Зажал между колен винтовку и вцепился в неё, как в спасательный шест, словно утонуть боялся. – Боец! – крикнул Исаев Василию.
– Я? – тот поднял голову и посмотрел на старшину перепугано.
– От страха обгадился, что ли?
– Никак нет.
– Дезертир? Поймал его? – спросил меня Павел Матвеевич.
– Никак нет. Контузило его немного. Он потерялся, – стал неумело врать я, но замолчал. Наболтаю сейчас не пойми чего, а потом окажется, что только хуже сделал. Нет, лучше пусть так. Чтобы отвлечь старшину, спросил. – Как тут обстановка?
– Паршивая обстановка, – хмуро ответил старшина. – Наши оба орудия разбиты, которое с подкреплением пришло тоже. Остались наши пехотинцы без поддержки, – и добавил ещё пару крепких непечатных выражений. Вечером отступать будем. Приказ пришёл. На пять минут связисты сумели провод починить, и хорошо, что услышать успели.
– Так, бойцы, – повернулся к нам Балабанов. Я заметил, как неожиданно постарело его лицо. Он выглядел теперь так, словно ему лет под шестьдесят. Крупные и мелкие морщины густой сетью покрывали кожу, на которой пробилась черная щетина. Глаза впали и смотрели смертельно устало.
Мы с Василием подобрались. Хотели встать, но капитан показал рукой: сидите, не высовывайтесь.
– Ставлю боевую задачу. Берете повозку, которая осталась от полевой кухни. Саму её вместе с поваром… – он нервно сморщился. – Грузите раненых и вывозите в хутор Востриковский. Берёте там патронов сколько дадут и пулей обратно. Чтобы до ночи успели мне! – и капитан пригрозил кулаком. – Старшина, объясни, куда им.
Балабанов отвернулся и снова стал смотреть в бинокль. Желваки на его скулах двигались, выдавая сильное нервное напряжение. Я вдруг представил, что он чувствует теперь. Как ему хочется вдарить по немецким танкам и пехоте из всех орудий, но как быть, если ничего не осталось, кроме автомата и пистолета в кобуре?
Исаев отвлёк меня. Показал, куда идти, и мы с Василием, пока не возобновилась немецкая атака, помчались на полусогнутых до указанного места. Когда спустились в неглубокую балку, поняли: раненых слишком много, всех за один раз не увезти. К тому же повозка, которую сюда перетащили до нас, оказалась сильно посечена осколками. Про бурые пятна на ней уже и не говорю, не до них стало.