Эффект Эха
Шрифт:
Так и сейчас роскошные рыжие усы бросились в глаза в первую очередь. Павел Михайлович слегка раздобрел, полысел, и салатовый цвет униформы делал его похожим на свежий, налившийся на грядке огурчик.
– Молодец, что пришла. Только я куда сказал повернуть? Налево, а не направо. Бабушку твою сейчас повезли на обследование, подожди ее у палаты.
Ольга замялась и вопросительно взглянула на Павла. Он усмехнулся.
– Голова – решето, да? Надо отдыхать и витамины пить. Палата номер 11, два раза налево шагом марш, –
Следуя номерным указателям, Оля попала в небольшой бокс с душевой, туалетом и двумя смежными палатами. Современная больничная планировка наконец-то повернулась лицом к людям.
Сделав глубокий вдох, ну, была – не была, постучала в дверь.
– Входите, отрыто! – послышался задорный девичий голос.
Оля перешагнула порог.
Вера Артуровна получила койку у входа. Об этом можно догадаться методом исключения, остальные две кровати были заняты.
Девушка азиатской внешности, чей голос пригласил ее войти, разочарованно уткнулась в толстый журнал, ждала она явно не Ольгу.
Еще одна больная, полностью загипсованная и напоминающая египетскую мумию, застыла в нелепой позе – растянутая ржавыми с облупившейся краской блоками, словно препарированное энтомологом насекомое. Рука, закованная в гипс, висела на одном блоке, ноги держались на двух других, утяжеленных противовесах.
Увидев Олю, женщина-насекомое слегка дернула рукой, противовесы тут же пришли в движения, вызывая жуткий металлический скрежет и хаотическое движение нижних конечностей.
«Больничку облагородили, а на инструментарии сэкономили. Средневековье какое-то» – подумала Ольга и испуганно отвела взгляд.
– Я к Вере Артуровне. Не скажете, где ее тумбочка?
Узкоглазая чернявая девушка отложила журнал в сторону и спустила на пол забинтованную ногу.
– Вот эта, у холодильника. А вы кто ей, родственница?
Ольга попыталась найти подходящее определение.
«Та, что чуть не угробила старушку», явно не подходило, хотя являлось правдой.
– Дальняя родственница. Очень.
Эта лазейка нарисовалась в последний момент. И как оказалось, довольно глупая, потому что в ответ раздался язвительный смешок:
– Ну, надо же. А мы решили, что бабушка одна на белом свете живет. Что сиротинушка она, наша Вера Артуровна.
Не чувствуя подвоха, Ольга достала из сумки пакеты с соком, творожок и несколько яблок.
Девушка запахнула на груди цветастый велюровый халат, и, опираясь на спинки кроватей, подковыляла ближе, присела на койку, принадлежащей Вере Артуровне.
– У вас перелом? – Оля постаралась быть участливой и вежливой.
– Хуже, мениск выскочил. Меня Римма зовут.
– Ольга.
Аккуратно разложив гостинцы, Оля отступила к стене. Стул в палате был в единственно числе, задвинутый под кровать загипсованной женщины.
И Римма, внимательно следящая за Олей, не предложила им воспользоваться.
Римма
«Кого она мне напоминает?» – пыталась припомнить Ольга. – «Ну конечно, баскака, сборщика податей из мультфильма. Бегающие жадные глазки, лунообразное лицо, причмокивающие губки, наверняка думает:
– «Так- так, модная штучка явилась, а сама я в плюшевом халате хожу».
Только Ольга оказалась далека от истины.
Всплеснув руками, Римма закачалась из стороны в сторону, словно болванчик.
– Дальняя родственница. Понятненько. Была бы близкая, знала, твоя бабушка без крыши над головой живет, милостыню просит. У киосков с протянутой рукой каждый день стоит! Подайте копеечку-две. Это мы, блин, демократию такую построили. Одни в шелках, другие в долгах. Чтобы я свое матери слово злое сказала? Или куска хлеба лишила? А ваши родственники старуху на улицу выгнали. Алкаши проклятые, а мож и коммерсанты! Загнали бабкину квартиру втридорога. А эта деловая, пришла, не при делах, вся с витрины упакованная, и не знает ничего. Творожками откупаешься? Яблочками?
Такого поворота Ольга не ожидала. В горле невольно затвердел комок – не продохнешь.
Римму несло, она бубнила и бубнила с непроницаемым плакатным лицом, все мировое зло возложив на плечи таких безответственных людей как Ольга Миро.
Брошенные дети, обманутые старики, воры – чиновники, оборотни в погонах, всех сажать, у всех все конфисковать, Сталина клонировать, чтобы никому неповадно было …забывать родителей.
Безликие, серые слова, нудный однотонный голос, как с трибуны.
Странно было это слышать от молодой девушки, она и коммунистов у власти не застала, не то, что Иосифа Виссарионыча. Может черно-белых фильмов пересмотрела?
И тут поток льющейся грязи прервал скрежет подвесных блоков. Женщина в гипсе снова дернулась, разом приведя в движения ржавую конструкцию. Она словно присоединялась к обвинению, или, наоборот, выражала немой протест.
Римма ойкнула, изменилась в лице, и, схватившись за больное колено, заковыляла к соседке по палате.
– Людмила, тебе помочь? Попить? Может утку? Или сестру позвать? Болит чего?
Загипсованная молчала, буравила глазами словоохотливую Римму.
Ольга слушала причитания сменившей мантию прокурора на рясу сестры милосердия девицы и недоумевала. Ритмичность ее голоса не поменялась вовсе, так-так—так, изменился лишь смысл произносимых слов.
Поправив подушку, подоткнув одеяло, дав соседке попить, девушка обернулась.
На ее губах уже играла улыбка. Лицо уже не было плакатным, Обычное узкоглазое, круглощекое.
– А как вы узнали, что бабушка в больницу попала? Заведующий позвонил?