«Эффект истребителя». «Сталинский сокол» во главе СССР
Шрифт:
И вот теперь его не стало. Не стало союзника, поддерживающего и защищающего от партийных интриганов. Не стало главы НКВД и, по совместительству, наркома Специального Строительства. Не стало того, кому советский народ был во многом обязан своим существованием как таковым.
Он не был святым, да и крови в его жизни случилось достаточно. Но таковой оставалась его доля – доля рыцаря плаща и кинжала, уничтожающего внешних и внутренних врагов государства и иногда ошибающегося на этом пути. Таковой оставалась его доля наркома, отвечающего
И теперь Богдан чувствовал одиночество, неподъемной тяжестью давящее на грудь.
Даже пьяным Драгомиров контролировал свое поведение. Но поднимающаяся из глубин сознания темная бессмысленная ярость давала о себе знать. Вспомнилась погибшая в сорок первом в Киеве Татьяна. Умершая в оккупации мать. Фронтовые друзья, один за другим уходившие в вечность.
В какой-то момент Богдан обнаружил, что вытащил из ящика подаренный тульскими оружейниками "Стечкин" и заполняет магазин патронами.
Ярость была уже где-то близко к поверхности – и она буквально вопила, требовала выпустить ее наружу. Такого с бывшим пилотом не случалось с сорок четвертого. С ноября. С того самого момента, как он узнал, что в воздухе самолет с Гитлером.
На фронте эта тьма всегда получала свою жертву. Пилоты Люфтваффе, немецкие, итальянские, румынские или венгерские колонны… Но теперь рядом не было верной железной птицы, готовой нести врагам смерть. И не было врагов в пределах прямой досягаемости.
Ноги сами повели генсека в тир. Он стремительно шел по коридорам дачи – пьяный, но во все так же безукоризненно сидящей форме и с пистолетом в руке. Встретившаяся на его пути кухарка, только увидев пропитанный болью и безумием взгляд, испуганно прижалась к стене и задержала дыхание. И, уже пропустив Драгомирова мимо себя, осмелилась выдохнуть и перекрестилась. После чего, подумав несколько секунд, перекрестила спину удаляющегося пилота.
В тире Богдан задержался. Высаживал пули в мишени десятками, до тех пор, пока бумажные цели не кончились. А затем – просто стрелял в стену.
Начальник охраны, полковник Игнатенко, вызванный взволнованной кухаркой, понял все сразу, только заглянув в помещение. Понял, потому как прошел войну от первого дня до последнего, теряя на этом пути боевых товарищей и близких людей. И один взгляд на бездумно палящую в глубину тира фигуру, на позу Первого, на видимый в полумраке зала оскалившийся профиль знающему человеку сказал все необходимое.
Беспокоить или тем более успокаивать генсека полковник не стал. Просто поставил стул с другой стороны двери и терпеливо ждал, когда Драгомиров закончит. Ждал, когда в тире гремели выстрелы, ждал, когда оттуда не доносилось ни звука, ждал, когда Первый выйдет. Сам. Ждал – и никого не пускал.
Ночь у полковника Игнатенко выдалась бессонная.
Майкл Лоренц не двигался вот уже несколько часов. Будучи одним из немногих оперативников ЦРУ не просто высокого – высочайшего – класса, он заставил себя отключиться.
Майкл не имел позывного. Он вообще был человеком-призраком – в каких-либо документах Управления найти его следы было как минимум затруднительно. Как максимум – невозможно.
Довольно полезное качество – быть в состоянии небытия. Особенно если находишься на территории, где в случае поимки самым лучшим вариантом станет быстрая смерть. Все другие возможности были на порядок хуже.
Иран. Разделенный гражданской войной на две части, официально независимые, но на деле находящиеся под полным контролем своих кукловодов, он ненавидел чужаков. Попытки раскачать ситуацию на сопредельной территории предпринимались и Севером, и Югом – но ненавидели здесь всех. И американцев, и русских, и британцев. Всех.
Правда, в последнее время Советам удалось улучшить ситуацию на своей территории. Улучшить настолько, что угроза взорваться грозила накачиваемому оружием Югу гораздо в большей степени, чем кому бы то ни было еще.
В ЦРУ сидели далеко не идиоты. Анализ ситуации прекрасно показывал, что в случае, если русские выйдут к Индийскому океану и получат контроль над Ираном в полном объеме, стратегическая ситуация ухудшится чуть ли не на порядок. Поняли это довольно давно, а потому готовили меры противодействия.
Майкл должен был стать одной из таких мер.
Вокруг была только тьма. Тьма – и ничего больше. Казалось, что в ней нет воздуха, что это вакуум, но Лоренц знал, что дышит.
Конечно же, там не было звуков. Нечего видеть, нечего чувствовать. Только мрак.
И холод. Пустыня остывает очень быстро, и зарывшийся в песок оперативник это прекрасно знал. Но не делал никаких движений, пытаясь согреться или устроиться поудобнее. Он просто бархан. Маленькая кучка нанесенного ветром песка.
Бархан, ждущий движения. Движения на дороге, лежащей в сотне с лишним метров от места, где он находился. Движения, которое вызовет мельчайшее шевеление пальца, нажимающего на кнопку. И это шевеление отправит сигнал на прикопанный у дороги фугас.
Цель будет не в бронетранспортере. Даже не в закрытой машине. Обычный армейский "Виллис", в свое время обильно поставлявшийся русским по ленд-лизу.
На долю секунды Майкла охватило раздражение: американцы так много отдали, чтобы получить власть над миром – и получили вместо нее нового, гораздо более опасного противника, чем Рейх с их мерзким фюрером. Это казалось дикой несправедливостью.
Но ничего. Пусть сейчас у Советов на счету несколько тактических побед – но в итоге войну они проиграют. Не могут не проиграть.
Эти мысли быстро появлялись и незаметно исчезали. В этот самый момент оперативник был словно во сне. В пограничном состоянии между явью и дремой.