Эффект Люцифера
Шрифт:
Следующий в очереди, заключенный Пол-5704, сразу же начинает жаловаться, что ему не дают сигарет, хотя обещали, что за хорошее поведение он сможет курить. Среди дисциплинарных претензий к нему охранники указывают «систематическое и демонстративное непослушание, вспышки насилия и недовольства. Постоянно пытается подстрекать других заключенных к неповиновению и отказу от сотрудничества».
Прескотт ставит под вопрос его так называемое хорошее поведение, из-за которого ему и не дают сигареты. Заключенный отвечает так тихо, что членам комиссии приходится просить его говорить громче. Ему говорят, что он ведет себя плохо, даже когда знает, что из-за
«Мы это обсуждали… Ну, если что-то происходит, нам просто нужно это пережить… Если бы кто-то другой нарушил порядок, меня бы тоже из-за него наказали». Кто-то из членов комиссии перебивает: «Тебя наказывали из-за поведения других заключенных?» Пол-5704 отвечает: да, он тоже страдал из-за поведения товарищей.
Прескотт громко и насмешливо заявляет: «Ты что, мученик, а?»
«Ну, я думаю, что мы все…» — говорит № 5704, снова едва слышно.
«Ты что, сам с собой разговариваешь?» — спрашивает Прескотт. № 5704 отвечает, но снова неразборчиво.
А ведь раньше, как мы помним, № 5704, самый высокий из заключенных, открыто бросал вызов охранникам и принимал участие в планировании нескольких побегов, распространял слухи и строил баррикады. В письме своей девушке он с гордостью писал, что его избрали главой комитета по рассмотрению жалоб заключенных Стэнфордской тюрьмы. Более того, именно № 5704 планировал свой собственный тайный эксперимент: он намеревался стать «шпионом» и описать эксперимент в цикле статей для независимых, либеральных, «подпольных» газет. Он полагал, что этот эксперимент есть не что иное, как государственный проект, организованный для изучения того, как нужно обращаться с политическими заключенными. Куда же делась вся эта бравада? Откуда взялась такая непоследовательность?
В комнате перед нами сидит подавленный, угнетенный юноша. Заключенный № 5704 смотрит вниз, вяло кивает в ответ на вопросы членов комиссии и не поднимает на них глаз.
«Да, я готов отказаться от денег, которые заработал, если меня сейчас отпустят, сэр», — отвечает он так громко, как может. (Счет — пятеро из шести заключенных сказали «да».)
А я думаю о том, каким образом так быстро исчез неугомонный и страстный революционный дух, так восхищавший меня в этом парне.
Кстати, позднее мы узнали, что именно Пол-5704 начал осуществлять план побега: своими длинными и твердыми ногтями гитариста отвинтил от стены электрический щиток. Этим щитком он открутил ручку двери камеры. Ногтями же он процарапывает на стене своей камеры метки, обозначающие дни заключения: «Пн. Вт. Ср. Чт.».
Сегодня мы видим, что он полностью вошел в роль заключенного.
Следующее заявление исходит от заключенного Джерри-5486. Он ведет себя еще более странно, чем остальные. Он не теряет оптимизма, кажется, № 5486 может спокойно справиться со всеми трудностями. Его физическая форма составляет разительный контраст с худобой заключенного № 416 и некоторых других заключенных, например, Глена-3401. Нет сомнений, что он выдержит все две недели без всяких жалоб. Но его словам не хватает искренности, и он почти не оказывает поддержки своим страдающим товарищам. Всего через несколько минут № 5486 умудряется так разозлить Прескотта, как не удавалось еще никому. На вопрос о том, готов ли он отказаться от заработанных денег в обмен на условно-досрочное освобождение, он не задумываясь дает отрицательный ответ.
Охранники сообщают, что № 5486 не заслуживает условно-досрочного освобождения, потому что «он высмеивал писание писем, и в целом не стремится сотрудничать». Заключенного № 5486 просят объяснить свое поведение, и он отвечает: «Я знал, что это письмо ненастоящее… оно казалось таким…»
Охранник Арнетт, который стоит в стороне и молча наблюдает за разговором, не может не вмешаться: «Охранники просили тебя написать письмо?» № 5486 отвечает утвердительно, и Арнетт продолжает: «И ты говоришь, что охранники попросили тебя написать ненастоящее письмо?»
№ 5486 идет на попятный: «Ну, возможно я выбрал неподходящее слово…»
Но Арнетт не отступает. Он зачитывает комиссии свой отчет: «№ 5486 катится по наклонной плоскости… он стал чем-то вроде клоуна и фигляра».
«Ты считаешь все это забавным?» — строго спрашивает Карло.
«Все [в комнате] улыбаются. Я не улыбался до тех пор, пока не начали улыбаться остальные», — защищается № 5486.
Угрожающим тоном Карло перебивает: «Все остальные здесь могут позволить себе улыбаться, потому что сегодня вечером мы пойдем домой». Но он пытается вести себя не так агрессивно, как вчера, и задает несколько провокационных вопросов: «Если бы ты был на моем месте, то с теми же сведениями, с этим же отчетом сотрудников тюрьмы, что бы ты сделал? Как бы ты поступил? Что бы ты сделал? Как ты думаешь, что нам с тобой делать?»
Заключенный отвечает уклончиво и не дает ясных ответов на эти провокационные вопросы. После нескольких вопросов от других членов комиссии раздраженный Прескотт прекращает допрос: «Думаю, мы видели достаточно, и думаю, мы знаем, что делать. Я не вижу причин, чтобы впустую тратить наше время».
Заключенный удивлен, что его заявление отклонили так резко. Он понимает, что произвел плохое впечатление на тех, кого должен был убедить отпустить его — если не в этот раз, то на следующем заседании. В этот раз его поступки противоречили его интересам. Керту остается защелкнуть наручники, надеть на голову № 5486 мешок и посадить на скамейку в коридоре, где он будет ждать окончания следующего и последнего дела, после чего заключенных отведут вниз, назад к тюремной жизни.
Последним перед комиссией должен предстать Сержант, заключенный № 2093. Как и следовало ожидать, он прямо сидит на высоком стуле, грудь вперед, голова откинута назад, подбородок выдвинут вперед — идеальная поза для солдата, если я правильно представляю себе солдат. Он просит об условно-досрочном освобождении, чтобы «более продуктивно» использовать свое время, и отмечает, что «с первого дня соблюдал все правила». В отличие от большинства товарищей, № 2093 не готов отказаться от денег в обмен на свободу.
«Если бы я отказался от денег, которые заработал к настоящему времени, эти пять дней жизни прошли бы еще более бессмысленно». Он добавляет, что платим мы не так уж много, и эти деньги едва ли компенсируют время, которое он здесь провел.
Прескотт обвиняет его в «неискренности» — он, мол, продумал все заранее, а также в отсутствии непосредственности, в том, что он подбирает слова так, чтобы скрыть свои чувства. Сержант приносит извинения за то, что произвел такое впечатление. Он всегда говорит то, что думает, и старается ясно сформулировать то, что имеет в виду. Это смягчает Карло, и он уверяет Сержанта, что он и комиссия серьезно отнесутся к его делу, и хвалит его за хорошее поведение.