Егерь Императрицы. Кровь на камнях
Шрифт:
Ваня долго сопел и, наконец, прицелившись, нарисовал жирный крест, умудрившись его ещё при этом размазать и поставить рядом большую кляксу.
– Да ёшки-матрёшки, экий же ты увалень, Яшин! – в сердцах бросил Осипов. – Весь канцелярский формуляр мне разом попортил!
– Да ла-адно, он ведь грамоте-то не обучен, Фомич, ну чего ты ругаешься, – усмехнулся Хлебников. – Ничего, совсем скоро, и полгода не пройдёт, не хуже прочих будет свою фамилию напротив в столбце формулярного списка выводить. Правда ведь, Яшин, будешь грамоте со старанием теперь учиться?
– Так точно, ваше благородие, – громко гаркнул Ванька. – Виноват, буду стараться!
– Ну, вот видишь, все такими, как он, раньше были,
– И дай-то Бог, – согласился писарь, присыпав песком из посудинки чернильную кляксу и размазанный крест. – Всё, ваше благородие, с третьим плутонгом мы закончили, последний теперь, четвёртый у нас только остался. А потом только оружейники и тыловая группа. Может, сразу закончим, чтобы нам до ужина потом не возиться?
– Давай, – махнул Славка. – Емельян Архипович, с твоими у нас всё, – обратился он к стоящему у входной двери унтеру. – Зови себе на смену Зотова. Пусть теперь он своих егерей на получение жалованья представляет. А ты, как мы и обговаривали, проследи, чтобы порядок в плутонге был, сам ведь разумеешь, деньги выплачены немаленькие. Многие из старичков хорошие премиальные за последние бои получили.
– Так точно, господин прапорщик, – кивнул понимающе унтер-офицер. – Не извольте беспокоиться, мы вас не подведём! – И по кивку офицера вышел за дверь.
– Зотов, Зотов, Матвеич! Иди давай в избу быстрей, тебя там их благородия зовут, своих представлять на жалованье будешь! – донёсся его крик уже с улицы.
Алексей второй день готовил свою форму к высокому приёму. Пришлось существенно потратиться, дабы привести её в надлежащий парадный вид. Вроде и всё в ней было в порядке после того, как он забрал её от городского портного, но чего-нибудь да находилось, что-нибудь да требовало для особой подгонки или поправки. Назавтра к обеду в лучшей ресторации города «Bouillon» у Жозе Гастара главнокомандующий Первой Дунайской армии генерал-фельдмаршал Румянцев Пётр Александрович давал большой приём, и капитану-поручику Егорову было предписано там всенепременно быть. Дело это было нешуточное. На такие мероприятия чином ниже подполковника не приглашали, а тут какой-то обер-офицеришка, командующий егерской ротой. Но на то были свои причины, и о них Лёшка уже догадывался.
– Ваше благородие, мундир наглажен, сапоги начищены и смазаны. Чакчиры [2] мы как следует навохрили, – докладывал Потап Савельевич. – Завтра ещё раз все пуговицы до блеска натрём, чтобы они огнём на мундире горели, и вы у нас краше любого гхенерала будете! У парика тоже к обеду букли накрутим и косу как надо на нём выправим.
– Ваше благородие, извиняйте, что встреваю, тут вот ещё какое дело, – Карпыч, откашлявшись, мялся у порога. – Робята слышали, что у вас особенный гхенеральский приём назначен на завтра. И вот передали через меня вам кое-чаво. Хотели вроде ка, к вашим аменинам всё вот энто придержать, да зачем же тянуть-то теперяча?!
2
Штаны.
– Чего там такое? – Алексей с интересом посмотрел на переминающегося с ноги на ногу старшего унтер-офицера своей роты.
– Да, вот это тут, вы же с их высокоблагородиями и с их превосходительствами будете в одной зале перед самим фельдмаршалом стоять? Они-то, чай, там все расфуфырятся в золоте да ещё и в шелках богатых, а у вас-то, у нашего командира, зато вона чего будет, и вовсе даже не хужее ихнего, – и он с важностью достал из-за пазухи своего мундира какой-то матерчатый свёрток.
Лёшка развернул шёлковый, расшитый золотом платок, из тех, что высокие османские сановники повязывают поверх поясного ремня. В его руках был тёмно-дымчатый с красивым голубоватым отливом, почти что чёрный волчий хвост. Эдакая необычная расцветка меха была крайне редкой. Один лишь раз видел Лёшка именно такой, на голове у командира элитной османской гвардии в виде его восточной шапки-малахая.
– С беслы? – и он пристально посмотрел в глаза Карпыча.
– Так точно, ваше благородие, – утвердительно кивнул тот. – Под Гирсово, када мы у реки их тысячу на себе держали, наши лучшие стрелки того волчьего гхенерала с его знаменосцем с их лошадей сбили. Ну вот, а наши ребятки уже опосля боя, когда трофеи на поле собирали, так там, видать, и натолкнулись на вот энту его шапку, да на такой вот ещё богатый платок. Вы уж не побрезгуйте, примите их подарок, Ляксей Петрович?
Лёшка мял пальцами шикарный мех. Действительно красивый и редкий был волчище.
– Ладно, Иван Карпыч, конечно же, я беру. Буду с ним на парадном мундире перед генералами красоваться. Нашивайте его на мой картуз, братцы!
Обстановка в ресторации «Bouillon» француза Жозе Гастара была шикарной. Все стены здесь были задрапированы штофом – шёлковой тканью с рисунком. Каждый из больших и малых залов и даже просто из небольших комнаток имел свою, неповторяющуюся в других помещениях расцветку. В большом зале, там, где сейчас стоял Алексей, на стенах был красный штоф с белыми лилиями, поверх него и в обрамлении больших окон шла изящная лепнина. В качестве декора здесь использовалось огромное количество зеркал в резных и массивных золочёных рамах. Залы освещали огромные роскошные люстры, бра и подсвечники. У стен стояли многочисленные античные скульптуры, статуэтки и другие декоративные предметы интерьера.
Пол был выложен лакированным наборным паркетом, а на потолке красовалась изящная плафонная живопись.
Да, в таких шикарных помещениях Егорову пока бывать не приходилось ни в той, ни в этой его жизни!
– Идут, идут! – пронесся шёпот, и пошло движение по всему большому, заполненному людьми приёмному залу. Алексей стоял в самом его конце, в углу, с правой стороны от парадного входа. Здесь было очень тесно. Весь обзор перед ним заслоняли трое высоких и тучных штаб-офицеров. С левого бока его подпирали, и время от времени на него высокомерно поглядывали два хлыща в гвардейской форме. Как видно, им вообще было непонятно присутствие здесь молодого офицера столь низкого для этого приёма ранга. И, обсуждая Егорова между собой вполголоса на французском, они уже, похоже, разобрали по косточкам и его самого, и его армейский парадный мундир. Позади Алексея стояло только трое господ в чёрном штатском, бывших, по всей видимости, из местной валашской аристократии. Весь зал здесь был заполнен в основном мужчинами в военной форме. Впереди виднелось лишь несколько гражданских, судя по всему, из самых высоких чиновников дипломатического корпуса. Да присутствовало ещё с десяток разодетых дам, по-видимому, из жён господ генералов или сановников.
Оркестр, расположившийся в боковой нише, очевидно, по сигналу распорядителя торжественно ударил Преображенский марш. Под эту величественную музыку, родившуюся ещё при Петре-батюшке, перед приглашёнными вышел сам генерал-фельдмаршал со своей ближней свитой. Оркестр замер, и Румянцев громогласно, на весь зал продекламировал:
– Слава всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице, Божией милости Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской!
– Слава! Слава! Слава! – отозвался сотнями голосами огромный зал.