Егерь: заповедник
Шрифт:
Плотина крепкая — сухие ветки только трещат под каблуками, но не рассыпаются. Настоящий насыпной мост — хоть армию по нему веди.
На середине плотины я останавливаюсь. Вытираю пот со лба и осматриваюсь.
Да, знатный пруд у бобров получился. В нем есть течение, но плотина сильно замедлила его.
Поверхность пруда густо заросла зеленой ряской. Течение и ветер гонят ряску к плотине, и она налипает на беспорядочно торчащие мокрые сучья.
Бобры перегородили реку в удачном месте. У них получился не просто пруд, а
Хорошо это или плохо?
Не такой простой вопрос, как может показаться на первый взгляд.
Плотина нарушила естественное течение реки. Теперь верховья Песенки быстро заилятся, а ниже плотины река обмелеет. Это может повредить и Еловому озеру — ведь Песенка впадает в него. Если в озеро будет поступать меньше воды, оно тоже может обмелеть. Совсем, конечно, не пересохнет — кроме Песенки озеро питают многочисленные подводные ключи и болотные стоки.
Затопленный бобрами лес постепенно превратится в болото. Стоячая вода зацветет, покроется радужной пленкой. Затопленные корни деревьев начнут гнить, и деревья постепенно засохнут.
В общем — хорошего мало. Получится еще одно болото, а их в округе и без того хватает.
С другой стороны, сами бобры — очень ценные звери. А в больших бобровых прудах настоящее раздолье для уток и других водоплавающих птиц. Вот и сейчас стайка чирков с шумом взлетела с воды, оставив на зеленой ряске темные разводы чистой воды.
Наверняка эти чирки и вывелись здесь. Весной родительская пара облюбовала бобровый пруд под гнездовье и высидела кладку.
Часто в таком пруду заводятся ондатры. Их привлекает спокойная вода и обилие водяной растительности.
В природе не бывает ничего однозначно плохого или хорошего. В любом явлении есть своя польза, и свой вред. И не всегда получается их оценить.
Я достаю из планшетки лист бумаги. Коротко записываю, где именно обнаружил бобров. Пока видел только трех зверей, но их наверняка больше. Значит, придется еще не раз прийти сюда — надо подсчитать численность популяции.
Солнце уже садится. Лес медленно тонет в сумерках. К вечеру ощутимо холодает.
Похоже, в деревню я буду возвращаться в темноте. Ну, ничего — на этот случай у меня с собой есть фонарик.
Перебравшись по плотине на другой берег, я понимаю, что не ошибся. Здесь намного суше, и я могу спокойно идти вдоль самого края воды.
Какое-то предчувствие заставляет меня пройти еще немного вверх по течению песенки. И оно меня не обманывает.
Сначала я вижу стайку странных водоплавающих птиц. Они похожи на уток. Но когда я подхожу к ним, птицы не взлетают с тревожным кряканьем, а быстро ныряют.
Я останавливаюсь и жду. Ага, вот они — вынырнули подальше от берега. И сразу же снова нырнули.
В сумерках я не могу точно разобрать, что это за птицы. Но по поведению они похожи на поганок. Есть такие забавные водоплавающие. Поганками их назвали за удивительно невкусное мясо — оно
я стою совершенно неподвижно, и мне везет. Одна из птиц выныривает совсем рядом со мной. Теперь я могу хорошо ее разглядеть.
У птицы темная шапочка на голове и светлая короткая шея.
Я могу ошибаться. Но, кажется, это красношейная поганка — очень редкий вид. Весной и летом эти птицы отличаются рыжим оперением шеи и густыми рыжими бровями. Они строят плавучие гнезда, а птенцов в первые недели жизни катают прямо на спине. Так с птенцами и ныряют за кормом. А птенцы крепко держатся клювами за перья взрослой птицы.
Справа раздается всплеск. Он негромкий, но отчетливо слышен в вечерней тишине. Я смотрю туда и вижу быстро плывущего зверька. Над водой торчит только его голова. В пасти крепко зажата большая рыбина.
Я не верю глазам. Это выдра!
До сих пор я на своем участке не видел ни одной выдры. И на тебе — откуда-то пришла и поселилась в бобровом пруду.
Выдра в наших краях — большая редкость. Это одиночные животные, и очень осторожные. Выдры селятся вдоль тихих лесных рек, а таких мест с каждым годом становится все меньше и меньше. Вот и исчезают выдры, не выдержав соседства с человеком.
Вот как получается — бобры строили пруд для себя. А вокруг поселились самые разные звери. Даже выдра завелась.
Я записываю место, где заметил выдру. Неровные карандашные строчки почти неразличимы в темноте.
Пора возвращаться в Чермуховку. Пусть долгий — брести по лесу в темноте, подсвечивая дорогу только фонариком совсем не то, что шагать днем.
Но я доволен.
Днем я вряд ли заметил бы выдру, эти животные предпочитают выходить на охоту в сумерках.
А теперь я знаю, что на моем участке поселился редкий зверь.
Светя под ноги фонариком, я снова перебираюсь по бобровой плотине на правый берег Песенки. По нему идти привычнее.
Ветки снова трещат. Луч фонарика выхватывает из темноты корявые сучья. Бобры, наверняка, недовольны — кому понравится, когда чуть ли не у тебя над головой туда-сюда шастает какой-то человек?
Представив себе недовольных бобров, я поневоле улыбаюсь.
Отхожу от плотины с полкилометра и громко зову собак:
— Серко! Бойкий! Ко мне!
Прислушиваюсь к ночной тишине. Где-то далеко чуть слышно ухает филин.
Я снимаю с плеча ружье. Переламываю его и приставляю ствол к губам. Дую в него, как в трубу.
Далеко по лесу разносится печальный трубный звук:
— У-у-у! У-у-у!
Снова забросив ружье за спину, медленно иду вдоль берега. Свечу фонариком вправо и вижу темные стволы деревьев, покрытые морщинистой корой, замечаю седой лишайник на еловых лапах.
Почему-то именно в неживом электрическом свете отчетливо видно мельчайшие детали, незаметные днем.
Свечу влево, и луч овальным пятном падает на темную воду.