Его глаза
Шрифт:
Но за это признание она полюбила его беззаветно и навсегда. Каждое слово его, когда он говорил о том, о чем она слышит сейчас, падало из его сердца каплями крови; теперь из тех искривленных злобой губ слова сочатся, как гной. И все же, где-то оставалась жалость к ней: ведь надо быть нечеловечески несчастной и бесконечно отчаявшейся, чтобы говорить так.
Но та меньше всего думала о себе.
С безудержной страстностью и раздражением, все повышая голос, в котором горела ее мрачная сила и озлобление, она
— И вот, когда он опять побежал к ней, и она опять приняла его после того, как он надругался над моим телом и душой, я решила ей отомстить. Да, как перед Богом, я открываюсь вам, что это мщение я готовила не для него, а для нее.
Кто-то простонал.
Девушка в порыве непобедимого ужаса закрыла лицо руками.
В публике пробежал шепот. Даже среди судей произошло тревожное движение.
Она продолжала, пренебрегая всем этим:
— Но когда он опять пришел от нее, чтобы плюнуть в мою душу, которая готова была снова простить ему все, я обезумела — и то, что предназначалось ей, плеснула в его глаза.
У Стрельникова вырвался стон, голова у него упала на руки, и он зарыдал.
Она вздрогнула от этих рыданий, но обернуться к нему, взглянуть на него не хватило сил. И, подняв взгляд свой на судей, как бы спрашивая, что еще требуется от нее, и, не встретив на этот безмолвный вопрос ответа, она опустила ресницы и нерешительно села.
Председатель суда, которому досадны были дела, не подпадающие под определенный параграф закона, повел своим ноздреватым носом и вяло задал подсудимой вопрос:
— Предполагали ли вы, намереваясь, по вашему признанию, совершить одно преступление и совершая другое, что отношения между пострадавшим и упомянутой вами особой выходили за пределы отношений жениха к невесте?
Подсудимая привстала, опираясь на перила согнутыми пальцами, и усталым голосом ответила полупрезрительно:
— Кто их знает? Должно быть, она была умнее других и оттого, наверно, требовала, чтобы раньше он оставил меня.
Стрельников снова сделал нетерпеливое движение, но председатель уже задавал другой вопрос:
— Не говорил ли вам пострадавший, что он намерен жениться на той особе?
— Нет, подобного не говорил, — поспешила она ответить и даже закачала головой.
— А не давал ли он обещания жениться вам?
— Нет, ничего такого не было. И я никогда ему об этом даже не заикалась.
Председатель кивнул своей тяжелой, крупной головой и, отдувая щеки, шумно перевел дыхание.
По ленивому знаку его руки подсудимая, все время прямо глядевшая в его мутные, точно задымленные глаза, уже хотела сесть, как Дружинин, через председателя, остановил ее вопросом:
— А скажите, пожалуйста, говорил ли вам хоть когда-нибудь Стрельников, что он любит вас?
Она замялась и, смущаясь, даже немного покраснев, ответила, не глядя на него:
— Нет, так прямо не говорил, но в начале было и с его стороны похоже на любовь.
— Простите, всегда ли ваши отношения с ним были тяжелы и горестны, или у вас есть что вспомянуть и добрым чувством?
Подбородок подсудимой задрожал.
Дружинин, боясь, что она разрыдается, поспешил деликатно сказать:
— Впрочем, вы последнее признали. Еще один вопрос: не приходилось ли вам сталкиваться с теми женщинами, с которыми, по вашим словам, он вам изменял? Слышать от них, или хотя бы стороной, претензии на него?
Она, точно изумляясь подобным, ненужным, по ее мнению, вопросам, повела плечами.
— Не приходилось.
— Больше ничего.
Дружинин сел.
Она также хотела сесть, но в таком же порядке раздался желчный вопрос прокурора. Больше всего она боялась именно этого худого, белесого человека, с длинным подбородком, жидкими усиками над несколько ущербленной, неестественно тонкой верхней губой.
Насколько безразличными ей казались вопросы Дружинина, настолько здесь она по-звериному насторожилась, не столько из боязни кары, сколько из страха унижения.
— Скажите, обвиняемая, — как-то остро вытягивая нижнюю губу, прищурившись обратился к ней прокурор, — какими путями вы дознавались об изменах господина Стрельникова? Сам он сознавался, что любит другую, как в данном случае, или...
«Вот, вот, — подумала она, — начинается».
— Или какими-нибудь иными путями? — делая особенное ударение на слове: иными, докончил прокурор язвительно.
В публике послышался недоброжелательный смешок, который заставил ее вспыхнуть. Она молчала и искала ответа, который бы выручил ее.
— Итак? — ядовито улыбнулся прокурор.
Она и тут не сразу ответила.
— Это было заметно по его настроению. Каждый раз, когда он мне изменял, он становился груб и даже жесток со мною и тем давал мне повод следить за ним. Он собирался покинуть меня, и только мои мольбы удерживали его. Потом... разве можно рассказать все те мелочи, укоры, пренебрежения, которые изо дня в день отравляли душу и от которых накоплялась горечь невыносимая?
— Так, — подвел этим словам итог прокурор.
Председатель как бы очнулся и совсем уже другим голосом, напряженным и строгим, спросил, поднимаю свою тяжелую голову.
— Почему же вы избрали орудием мести, предназначенным сначала для одного лица и лишь случайно обрушившимся на другого, именно серную кислоту, а не револьвер, не яд, не нож?
Вопрос этот упал на нее особенно тяжело.
— Потому... — сразу вырвалось у нее. Но она стиснула зубы и, опустив глаза, явно сказала не то, что руководило ею на самом деле. — Потому, что я не считала себя в праве отнимать жизнь. А главное, у меня две дочери.