Его Искушение
Шрифт:
Хватка на моем локте ослабевает, не могу взгляда оторвать от своего опасного спасителя. Он на героя и добродетеля совсем не тянет, а когда опять взгляд на меня переводит, мне закричать хочется, столько тьмы в этих странных глазах, они полыхают и опять чудится, что там вчерашняя ярость напополам с ненавистью бушует.
Резкий кивок головой — дает понять, чтобы свалила.
Срываюсь с места, словно оцепенение пропадает, и я волю включаю. Заставляю себя вытянуться.
Не бегу к спасительному выходу. Наоборот.
Задираться тянет, как ребенка, лишенного инстинкта самосохранения.
Чей-то взгляд дыру во мне прожигает, пока к двери иду, пока открываю, и заставляю себя не хлопнуть со всей дури, не разрешаю себе спешить. Пытаюсь выглядеть достойно. Для самой себя.
Стоит оказаться на улице, как замираю, выдохнув:
— Куда я попала?! Вокруг одни чудовища, опасные, злые… С меня хватило общения с Иваном.
Дальше я подумаю, что предпринять. Как жить. Случилось то, что случилось, и в своих чувствах я разберусь потом.
В конце концов, в этой жизни очень часто происходит страшное…
Почему-то испепеляющий взгляд Монгола запомнился, как и этот экстравагантный восточный мужчина.
Слезы вскипают внутри и в сознании всплывает теплый голос, насыщенный старческими нотками:
Если твоя совесть чиста, Ава, пусть тебе не будет дела до того, кем ты являешься в чужих глазах…
Так учила бабушка. Давно. Я любила забираться к ней на колени и пока мне расчесывали волосы перед сном, моя Нину рассказывала мне свои сказки.
Выдуманное перемежалось с историями из жизни и всегда, когда мои глаза уже слипались, а я засыпала, она своей испещренной морщинками мозолистой рукой поправляла мои прядки, рассыпанные по подушке и, как некий зарок, произносила:
— Малышка, ты та, кто ты есть… живи по совести, девочка, по своему пониманию, не иди на поводу… Люди всегда говорят о многом, видят все не таким, как есть. Слушай свое сердце… Оно не обманет…
В глазах щиплет, мокрые дорожки катятся по щекам, а я убеждаю себя не плакать.
Мое сердце дрогнуло и растаяло непонятно как, словно по волшебству притянулось к мужчине, которого я не знаю, для которого я никто.
Иван разделил со мной мои первые ощущения близости и…
Слушай свое сердце… Оно не обманет…
Мое сердце, оно притянулось к Ивану.
Я уношу с собой отголоски противоречивого влечения …
— Главное, просто исчезнуть из этого дома, забыть сюда дорогу, стереть из памяти жестокого мужчину со страшным прозвищем.
Белоснежный автомобиль Ридли припаркован у крыльца. Он на эту тачку намолиться не может, а я хочу взять камень и пройтись по глянцу
Только эта тачка — роллс, единственный выход для меня из той ловушки, в которую попала.
Я сяду в нее и уеду отсюда.
Вычеркну. Забуду.
И почему в груди все болит?!
Ухожу, но хочу еще хоть раз увидеть его…
Отгоняю мысли.
Уверенно приближаюсь к пассажирской двери, поднимаю руку, чтобы открыть, но в самый последний момент ведомая непонятной тягой все же оборачиваюсь и из многочисленных окон гигантского особняка выхватываю одно, где улавливаю знакомую мощную фигуру русского.
В горле становится сухо, а сердце сжимается.
Иван. Он. Наблюдает за мной.
Сердце пропускает удар. Не ошиблась. Я не вижу его глаз отсюда, но почему-то кажется, что эти льдины нацелены прямо на меня.
Моргаю, нарушая странный магнетизм.
— Вот и простились…
Шепотком слетает, разворачиваюсь и сажусь в машину, захлопываю дверцу, подобно хирургическому скальпелю отрезаю от себя могучего мужчину и нашу единственную ночь.
Я сейчас вырываю все воспоминания, связанные с ночью, и вычеркиваю Ивана Кровавого из своей жизни.
Глава 17
Иван Кац
Несоответствие.
Вот слово, идеально характеризующее куклу.
Она не соответствует. Не похожа на то, к чему привык.
Выбивается. И никак не хочет укладываться в привычную и понятную картину вещей.
Девчонка, пахнущая воспоминанием из далекого прошлого в России.
Брусника…
Я помню, как втягивал тот аромат остро-сладкий, думая, что так пахнет моя смерть.
Тогда мы с пацанами попали в ловушку на торфяных болотах.
И когда я подыхал, когда тина заползала в носоглотку, взгляд все цеплялся за низкие вечнозеленые кустики брусники, покрытые глянцевыми листками, блестящими на солнце…
Я умирал, а где-то цвела и пахла жизнь…
Сладко. Так сладко. Когда подыхаешь, все ярче. И запах…
Этот запах въелся в легкие, выжег нутро.
Так пахла жизнь, которая ускользала из моих пальцев, что бились по зеленой жиже, цепляясь и не находя опоры…
Яркие, сочные ягоды впились в память на всю жизнь.
Много ребят утонуло, и я должен был пойти на дно, но всегда жить хотел, зверенышем был, брошенным на растерзание.
Умирать не хотел. Бился даже тогда, когда вонь болота заглушила аромат брусники, забилась в ноздри и рот, душила.
Я опускался на дно медленно. Мучительно. Миллиметр за миллиметром.
Перед тем, как полностью уйти под воду с головой, я все же извернулся и дернулся, в последний раз видя куст жизни с алыми плодами.
Не знаю, что тогда произошло, но рукой я все же изо всех сил вцепился в тот куст…