Его личная звезда. Дилогия
Шрифт:
Она была слишком близко...
Богдан, издав приглушенное рычание, послал своё тело вперед. Туда, вверх, где полулежала Ирида. К черту всё! Сдержанность! Осторожность! К черту...
Были лишь её губы, зовущие его. Манящие. Такие притягательно розовые в своей беззащитности. Был дурманящий запах её тела, опрокидывающий Богдана на лопатки, лишающий его последней силы воли.
Он вложил в их первый поцелуй всю страсть, что копилась годами. Хотел быть нежным, аккуратным - не получилось. Губы Ириды оказались мягче шелка. Он прикоснулся к ним, столь желанным, таким долгожданным, что все баррикады, так старательно возводимые
Он расставил руки по обе стороны от её плеч, навис над ней, тем самым поглотив всё пространство вокруг них, создав иллюзию, что он стал центром вселенной. Хотел полностью лечь на неё, соединить их тела, позволить ей ощутить его тяжесть, но вовремя промелькнувшая в голове мысль удержала его. Раздавит, припечатает, ещё больше напугает. И пришлось довольствоваться поцелуем.
Не сейчас...
Потом...
Богдан не жалел ни её губ, ни своих. Целовал жадно, требовательно, накинулся на неё со всей страстью, что копилась у него годами, и которую он был не в состоянии выплеснуть на других женщин. Голод, дремавший в нем, пробудился от затянувшегося сна и потребовал утоления. Он хотел испить всю сладость губ Ириды до дна. Его язык требовательно ткнулся в сомкнутые губы девушки, жаждая более полного обладания, проникновения. И воспользовавшись заминкой и растерянностью Ириды, которая ещё не пришла в себя от столь стремительной атаки и не оказала сопротивления, а, наоборот, подчинилась его яростному требованию, сделал поцелуй более глубоким.
О, да! Он не ошибся, и прикосновения к Ириде превзошли все его самые смелые ожидания. Всё тело опалило огнём, разгоняя кровь, которая по возвращению с проклятой красной планеты Йетлэ превратилась в холодную жижу. А кровь воина должна кипеть, если не в сражениях, то в объятиях, что сейчас и происходило. Никогда Богдану не приходилось переживать столь острого наслаждения от одного-единственного поцелуя. От осознания того, что ты прикасаешься к самой желанной женщине во всех галактиках.
Поцелуй длился недолго, потому что в голове Богдана готовы были взорваться миллиарды далеких звезд, и это могло привести к неоднозначным последствиям. Затяни он поцелуй ещё на десяток секунд, коснись груди Ириды, дотронься до внутренней стороны бедра... И всё. Никуда он её уже не выпустит из отсека. Возьмет прямо здесь, на узкой кушетке. Да, Славинский потерял контроль, но ещё не до такой степени.
Оторвавшись от сладостного рта, тяжело дыша, он проговорил, опаляя её лицо горячим дыханием:
– Ты всё поняла, Ирида. Выбор за тобой.
И, не дожидаясь ответа, рывком поднялся на ноги и вышел.
Как только дверь рабочего отсека плавно закрылась, к Ириде вернулась возможность дышать. Грудь жгло - к ней вскользь прикасалась грудная клетка Славинского. Левое бедро тоже жгло - на нем практически лежала нога Богдана. Губы... Её ли это были губы? Они припухли, и их немного пощипывало от агрессивных действий мужчины.
Из груди Ириды вырвался всхлип, и она, закрыв лицо руками, громко, навзрыд заплакала. Она ненавидела себя за то, что позволила Славинскому прикоснуться к ней. Нет, не только! Она ненавидела себя даже за то, что безропотно слушала его слова, отравлявшие её организм сильнее яда.
Что сейчас было? Вот что? Кто ей объяснит? Кто ей расскажет про его
Необъемлемое Небо... что же она натворила... что же он натворил...
Ириду била крупная дрожь, заставившая девушку подтянуть ноги к груди и свернуться клубочком. Она понимала, что надо как-то успокаиваться, подавить рыдания, что скоро ей идти в конференц-зал. Но сил не было. Слабость накатила второй волной. Пришлось перевернуться на спину и глубоко задышать. Вдох-выдох, вдох-выдох... До чего же она слабая. И дело не в физическом аспекте. Дело в моральном. Ирида иногда завидовала тем женщинам, которые могли за себя постоять, умели стойко встречать удары Судьбы, и точно знали, чего хотят от жизни. Ирида себя к ним не причисляла.
Слезы катились по щекам узкими дорожками, и, казалось, последние душевные силы уходили вместе с ними. Тонкие влажные следы - показатели нашей боли, нашего отчаяния.
Он её поцеловал...
Славинский её поцеловал...
Что Ирида почувствовала, когда его жесткие губы прижались к её? Много чего. Изумление - само собой. Хотя... так ли уж она удивилась? Давай же, Ирида, признайся себе, будь, черт побери, правдива хотя бы здесь и сейчас! На подсознательном уровне она знала, да, проклятье, знала, что рано или поздно, но Славинский прикоснется к ней! После его-то взглядов... Ждала ли она его поцелуя? Нет. Не ждала. Не хотела. Бежала... Может, от того и поспешила влюбиться в Кира, чтобы голова и сердце были заняты другим мужчиной, чтобы между ней и тем далеким пропавшим Славинским образовался нерушимый барьер.
Бред! Стоило подумать о Кире, как о защите от Славинского, как вся её сущность воспротивилась столь явному кощунству. И тут же мелькнула другая мысль. О различие между прикосновениями этих столь разных мужчин.
Поцелуи Кира были спокойными. В них не было выжигающей дотла страсти, не было подчинения, жажды обладания. Его губы не пылали жаром. Он целовал аккуратно, ненавязчиво показывая свои чувства. Его руки ласкали её тело, не сминая и не подминая под себя. Всё было размеренно. Ирида ненароком вспомнила, что даже были случаи, когда Кир спрашивал: "А можно я тебя поцелую?" В те вечера Ирида находила Кира очень обходительным и заботливым.
А что Славинский? Он не целовал, он брал. Клеймил, заявляя на неё свои права. Сначала сказал, что заинтересован в ней, после чего приступил к действиям. Он вел себя, как захватчик. И...
Ирида оборвала себя, до крови прикусив нижнюю губу. Нет! Ей не понравился его поцелуй, это бред! Ей никогда не нравилось подчинение! Ей претила мысль, что её телом будут распоряжаться помимо её воли. Единственное, что не могла не отметить Ирида, это то, как вел себя Богдан. Уверенно. Со знанием дела. Он точно знал, что хотел.
И вот именно от этой мужской долбанной уверенности в своем праве у Ириды задрожали поджилки, интенсивно сократились мышцы живота и непонятным, сладостно-тревожным предчувствием наполнилась грудь. Как бы женщины не отрицали, какие бы доводы не приводили в защиту своих чувств, им, бесспорно, нравится, когда мужчины ведут себя, как мужчины. Когда показывают, чего он стоят, тем самым заявляя, что в их силах и возможностях защитить свою женщину от всяческих бед, уберечь от напастей.
И это не могло не нравиться. Не могло не подкупать.